Непобежденные - Владислав Бахревский

Стыдно перед лейтенантом. Это ведь он его взял на свою батарею. Ваня ухватил гранату зубами, и – под танк.

Через полтора года немецкие мальчики будут бить по нашим танкам из фауст-патронов, под гусеницами погибать, не сдавшись.

Трагический просчет

Удобные английские мины работали замечательно. Шумавцов поставил дело практично. Взрывались машины не каждый день и взрывались или по дороге к фронту, или добравшись до фронта. Мог снаряд попасть, могли партизаны рвануть.

И вдруг промашка случилась.

Мину Шумавцов сам поставил, дал час времени. Но то ли на фронте заминка произошла, то ли адрес перевозки меняли. Не ушли машины с территории завода. Взрыв, еще взрывы, машину загрузили снарядами.

Шумный день вышел на заводе. Но уже назавтра весь транспорт, въезжающий на территорию завода, просматривали очень строго. И, загрузив, просматривали.

Легкая жизнь диверсантов закончилась.

Орел доложил партизанскому штабу: «Магнитные мины хороши и удобны. Свыше двух десятков автомашин, груженных боеприпасами, не вернулись из рейса. Одна взорвалась преждевременно на выезде из завода. Последовал приказ оккупантов без тщательного осмотра машины в завод не впускать на погрузку. Наша длительная охота за генеральской автомашиной не принесла результатов. Машину заминировать удалось. Но в ней поехал штабной офицер в сторону Букани. Обратно машина не вернулась. Теперь снова последовал приказ, запрещающий пешеходам ходить по правой стороне улицы III Интернационала, где расположен штаб немецкой дивизии».

Одно за другим уходили в штаб людиновских партизан донесения Орла. 17 сентября: «Бывшую школу ФЗУ фашисты превратили в авторемонтную мастерскую, в мастерской много машин, моторов и разных частей от машин. Большое количество машин стоит в сарае ВУП, а в здании ВУП лежат моторы». И нарисован подробный план ориентиров. Церковное кладбище. Корпус ФЗУ. И приписка: «лошади стоят». Обозначено место: «лежат моторы». Показан двор, сарай ВУП. Два кружочка, подписано: «Сено. 2 скирды». И общее заключение: «Прекрасный район для бомбежки».

Донесение 26 сентября: «За ул. Свердлова, в лесу, по обе стороны Агеевской дороги, 500 метров от улицы на протяжении 1 км стоит большое количество неприятельских машин. Приблизительно 100–120. Имеется также и 5–6 пушек среднего калибра, пулеметы и живая сила противника. Прекрасное место для бомбежки, товарищ командир! К сему: Орел».

В тот же день еще одно донесение: «На этом чертеже представлено расположение вражеских войск около Псурского моста по ж. д. Немцев здесь стоит большое количество. Здесь есть солдаты, лошади, машины. Немцы делают землянки и роют окопы по Псурской канаве. Установлены зенитки и пулеметы. Имеется всего 9 кухонь. Точное количество вражеских войск, живой силы и техники противника не знаю».

Черточки на целый листок, но без подробностей. Лес. Поле. Река Псурь, мосты через Псурь. И заштрихованное пространство по одному из берегов: «немцы».

Подполье сражалось. Тайная полиция, демонстрируя перед своим начальством усердие, не умея напасть на след народных мстителей, принялась хватать женщин и детей – родственников партизан, советских офицеров. А значит, стукачей надо выявить и уничтожить.

Шумавцов поручил Прохору Соцкому добраться до бумаг его дяди Гришина, у которого тот жил на квартире: необходимо составить список предателей.

Горькое письмо Непобежденной

Облегчая участь своих солдат под Сталинградом – эшелоны-то летели под откосы! – немцы и власовцы осенью 1942 года предприняли еще один поход на Брянские и на Брынские леса.

Серьезным подразделениям врага можно было противостоять крупными отрядами. И 15 сентября 1942 года маршал Ворошилов, главнокомандующий партизанским движением, приказал создать в Орловской области три партизанские бригады. Теперь в районе Дятьковского и Жуковского районов действовали бригада майора Корбута, составленная из военных, бригада подполковника Орлова – войска НКВД и приданный партизанский отряд Дятькова, и Бытошская партизанская бригада. В нее вошли Бытошский отряд, отряд Ивота и людиновцы. Командиром этой бригады был назначен Золотухин.

Бытошская бригада ушла от Людинова вглубь немецкого тыла на семьдесят километров. Связь с подпольщиками города стала редкой.

Был утрачен и сам смысл партизанского движения.

Большие соединения требуют большого количества военного снаряжения, боеприпасов, продовольствия. Крупную часть легче обнаружить и окружить.

Бытошская бригада очень скоро была вовлечена немцами в изнурительные ежедневные бои.

Вооружение у партизан – какое придется, запас боеприпасов – скудный, все надо нести на себе.

Началась «игра в прятки». Днем – бои, ночью – отход километров на десять – на двадцать. И это без нормальной горячей пищи. Костра ведь не запалишь: самолеты-разведчики укажут квадрат, куда перебрались партизаны.

С тяжелыми потерями вырвалось людиновское воинство из окружения. Множество раненых. Вши. Начались вспышки сыпного тифа. А врачей нет.

Горькое письмо пришлось отправить Непобежденной. Письмо писал сам Золотухин:

«В бою погиб командир партизанской роты лейтенант пограничной службы Владимир Саутин».

Мария Михайловна передала Володе Рыбкину ответ:

«Тяжела утрата любимого человека, отца и друга. Но это не только мое личное горе, а горе и моего народа, что каждый день теряет своих родных и близких. Все мои помыслы и стремления остаются с вами – народные мстители, с моей Родиной, с Коммунистической партией, которой честно служил мой муж – Владимир Саутин. И теперь разрешите мне продолжать его идеи до конца моей жизни.

В городе идут аресты семей патриотов, не знаю, минует ли меня судьба. Враг знает про нас, и если что и случится, я буду бороться и там. Жаль, что так мало сделала здесь, но не все от меня зависело. За свое поколение я спокойна. Спасибо вам за моральную поддержку. 19. X. 42. Непобежденная».

Это письмо – прощальное. Жизнь кипит. Марии Михайловне всего двадцать три года. Она – истая жена пограничника. За идеи мужа собирается драться. Только слово – вещун, в словах – горькое сомнение: слишком мало успела сделать! И тут начинает говорить сердце матери. Материнство в Марии Михайловне – русское. Она не о дочери хлопочет, она печется о поколении своем. И – спокойна за свое поколение.

Почему не бежит, если чувствует опасность? Пограничница. Понимает – бежать не следует. Бежать – дать повод. Да от кого побежишь? От двухлетней дочери, от матери и отца, подставляя их под меч врага?

Может, у страха глаза велики, обойдется?

Но для Кати Гришокиной не обошлось. Бурмистрову тоже взяли – у Бурмистровой сын в отряде. В августе Бурмистрова водила их троицу к партизанам. Мария брала с собой сестру Лиду. Как бы по грибы. С мужем хотела повидаться, а Саутин был далеко, чуть ли не в Ивоте.

Партизанам отнесли еду, занимались постирушкой, штопали дыры на одежде. Не велика вина.

Цена доверчивости

Вежливый баптист Федор Иванович Гришин, перетерпевший заключение в советской тюрьме, ужаснулся перспективе угодить в лапы полицая Стулова и тем более – в лапы гестапо.

Безмозглый племянник Прошка предложил дяде составить для Шумавцова список осведомителей, завербованных на заводе графом Бенкендорфом.

– Хорошо, – тихим, ровным голосом согласился дядя и взмок.

Промучавшись ночь, гробовщик Гришин утром закрылся в кабинете с бухгалтером завода Федором Алексеевичем Степичевым. Гришин знал: Федора Алексеевича приглашают на приватные доклады к самому Бенкендорфу. Шепот Гришина был страшен:

– Мой племянник – партизан! Я получил от него задание.

– Наконец-то! – Мудрый бухгалтер убрал волосы с висков за уши. – Наконец-то, дорогой ты мой тезка!

Что им делать, приятели решили в три минуты, но пришлось потомиться до часа дня. В час дня на завод, в свой кабинет, приехал граф Бенкендорф.

Гришин и Степичев стояли уже под его дверью.

– Превосходно, господа! – В голосе коменданта гремело ликование. – Наконец-то! Однако все это надо оформить документально.

Гришин и Степичев отправились в кабинет бухгалтера и составили донос. Принесли Бенкендорфу. Граф что-то зачеркнул, кое-что исправил:

– Теперь готово. Подпишите оба. А вы, господин начальник цеха, отнесете документ в полицию. Вручить заявление надобно старшему следователю Иванову. Обязательно Иванову! Все будущие поощрения должны получить люди, близкие мне, коменданту и управляющему заводом.

У баптиста, неведомо за что наказанного Сталиным, отросли крылышки, полетел за немецкой благодарностью. Но Митька Иванов был русский человек.

Прочитал бумагу, зыркнул на Гришина из-под бровей тяжелым, ненавидящим взглядом: