Рыжеволосая девушка - Тейн Фрис

— Пожалуй, это верно, — сказала я и усмехнулась. — Разные бывают «друзья народа».

В третий раз прошли мы через калитку. Нам хотелось есть, но приближался уже комендантский час. Мы покинули аллеи с виллами и углубились в лес. Было все еще тепло, хотя солнце стояло совсем низко. Когда мы наконец очутились в какой-то канаве или песчаной яме, я глубоко вдохнула сосновый аромат. Проклиная жару, Хюго снял пальто и постелил его на землю. Я тоже расстелила плащ; мне было хорошо в свитере. Мы улеглись и стали смотреть в небо — оно было почти безоблачно; по нему тянулись лишь длинные тонкие серебряные нити облаков, которые внезапно сделались красными, потом расплылись и наконец пропали в постепенно темнеющей синеве.

Я увидела, что Хюго уже спит. Над его головой жужжала муха. Я взяла сухую ветку и отогнала муху прочь. Однако она прилетела опять, и я снова прогнала ее. Это повторялось несколько раз, пока меня не стало клонить ко сну. Я взглянула на часы. Уже смеркалось, шел девятый час. Звезды сияли все светлее и ярче. Прогромыхал по рельсам поезд. Солдат вермахта перебрасывают в другое место, увозят награбленное добро, доставляют военное снаряжение. Казалось, что никогда не наступит другая жизнь! И тем не менее все изменится… Когда-нибудь… Все будет по-другому. Другой будет жизнь нашего народа и каждого человека в отдельности. И моя жизнь тоже. Я взглянула на Хюго, хотя глаза у меня слипались. Вчера я пожелала ему спокойной ночи и даже сказала «мой милый». Сейчас я могу сказать это только про себя. Он ровно дышал и даже улыбался во сне — по крайней мере мне казалось. Мне так хотелось прижаться щекой к его щеке. Но я не двинулась с места. Последнее, что я увидела, было лицо Хюго.

Следующий день мы потратили на разыскивание двух адресов по ту сторону железнодорожной линии. Оказалось, что в большой дом «в.д. Б.», окруженный сплошным забором, с неприветливыми окнами было трудно проникнуть. Я готова была держать пари, что скрываться там Фосландер не мог. Однако Хюго полагал, что за домом, в глубине сада, может оказаться домик садовника. Мы обследовали сад с той стороны, но никакого домика не обнаружили.

— Господин «в.д. Б.» наверняка в отпуске, — заявил Хюго. — Думаю, что он в Берхтесгадене… Туда ездят многие из этого разбогатевшего отродья, чтобы получить задание… Или орденскую ленточку.

Все свое внимание мы сосредоточили на доме торговца строительными материалами Снейтерса, который в течение нескольких лет из неизвестного и ничтожного человечка, не имевшего даже телефона, превратился в состоятельного владельца загородного дома. Здесь, в более густо населенном месте, гораздо труднее было прохаживаться не спеша без риска привлечь к себе внимание. Сады шли тут сплошь, не отделенные полосками пустоши или леса; можно было, стоя возле одного дома, наблюдать за соседним. Утром мы видели, как из гаража выехала на серой машине дама и днем вернулась обратно. После этого из дома вышел короткий толстый человечек с тросточкой и сигарой — он явно старался придать себе вид аристократа. Он пошел по направлению к переезду и вернулся час спустя уже без сигары, но с пачкой корреспонденций под мышкой.

Позже мы видели, как дама и коротышка сидели на террасе и пили чай. Они были вдвоем, что, разумеется, еще не означало, что у них кто-то скрывается. Я, однако, подумала, что негодяю незачем было так старательно прятаться, если он знал, что находится под охраной предателей родины.

День кончался. Я пошла за провиантом — купить хлеба и маргарина. К концу дня мы снова побрели в лес, только по другую сторону шоссе.

— Неудача, — сказал Хюго. — Я тебе говорю, Фосландера здесь нет… Нам надо снова перейти железнодорожное полотно, Ханна. В опасную зону.

Загорелые щеки Хюго заросли бородой двухсуточной давности. А я была настолько грязна, что не могла смотреть без смущения на свою одежду и руки. В этот вечер мы еще раз осмелились показаться на людях: на окраине поселка находился небольшой отель. Мы направились туда, уселись под верандой, выпили какого-то уксусного напитка, который выдавали за лимонад, и у меня сразу заболел желудок. Я вымыла в уборной руки и лицо, но большого морального удовлетворения от этого не почувствовала. Когда мы снова спрятались в лесу, Хюго как-то робко поглядел на меня и спросил:

— Ты себя неважно чувствуешь, что ли?

— Немножко, — непринужденно сказала я. — Ведь мы дня четыре не раздевались… Но не это самое скверное. Представь себе, что мы ошибаемся, что Баббело соврал и Фосландер вовсе не живет в Билтховене.

— Завтра мы это выясним, — сказал он свирепо, как будто сам он знал больше, чем я!

Спать на открытом воздухе, закутавшись в пальто, было холодно, но приятно. Утром болели спина, поясница, но боли исчезли, как только я немного подвигалась. Наш третий день в Билтховене прошел так же, как и два предыдущих, безрезультатно. Мы снова перешли железную дорогу. Осторожно бродили поблизости от Дорпсстраат, не смея открыто там показываться. Отдыхали мы в лесу, но уже в другом месте, измученные, вспотевшие, раздосадованные неудачами. Мы старались скрывать друг от друга свое настроение, хотя наши пыльные, потные лица выдавали его с достаточной ясностью. Наше питание составлял хлеб, несколько жалких сморщенных яблок — хорошие фрукты увозились целыми железнодорожными составами на неметчину — да пачка сыра, которую я достала на одной из боковых аллей в лавочке, причем еще хозяин долго и мрачно вглядывался в меня, так как я была случайной покупательницей… Несколько часов мы бродили поблизости от виллы Мююрхофа, фасадом глядевшей на угольный склад. Однако среди входивших в дом и выходивших оттуда Фосландера не было. На Дорпсстраат обстановка сложилась для нас ничуть не благоприятнее. Некоторое время мы наблюдали за магазином торговца обувью из кафе на противоположной стороне улицы, но вынуждены были потихоньку улизнуть оттуда, как только увидели входивших в кафе двух парней в военной форме местных фашистов; они направились к бильярду, стоявшему недалеко от того места, где мы сидели. Мы побродили немного по рабочему кварталу, который находился за железнодорожной линией и был застроен однообразными квадратными домиками; после густых аллей в окружении садов и вилл рабочий квартал производил какое-то будничное, даже унылое впечатление. И тем не менее во всей этой будничности чувствовалась некая надежная, хотя и невысказанная солидарность с нами, и это успокаивало.

— Приютиться бы нам вечером в одном из этих домиков, — невольно высказала я заветную мечту. Хюго удивленно посмотрел на меня; видимо, и у него в голове мелькнула подобная мысль.

— Не очень-то хорошо им живется, — медленно начал он, не глядя на меня. — Сколько отцов семейств и сыновей отправлено в Германию; одних заманили, других вывезли насильно… И сколько из них ушло в движение Сопротивления…

— Не каждый ведь может участвовать в Сопротивлении, как я или ты, — ответила я. — Они делают это по-своему. Они так же сильно ненавидят немцев, как и мы. Один распространяет газеты, другой прячет кого-нибудь у себя в доме и тем самым поддерживает веру у всех…

— Да знают ли они, во что верят? — проворчал Хюго.

— До чего же ты мрачно настроен сегодня! В более упорядоченное общество, конечно. В Лучший, более совершенный мир. Коммунисты должны показать им, как следует строить этот новый мир.

Хюго кивнул — Да, да. Я часто пытаюсь вообразить, как все это должно получиться, Ханна. Те, кто представляет собою старый мир, хитры, подлы и опытны. Только и знают, что обманывают народ… Вспомни Октябрьскую революцию 1917 года. Там вопрос стоял так: все или ничего! Там каждый, кто помогал красным, знал, что дело идет о его жизни и благополучии. А здесь?.. Наши вчерашние хозяева даже и сейчас еще надувают своих рабочих. Они охотно пользуются нацистскими законами о труде, чтобы прибрать их к рукам. Или помогают отправлять их в Германию. И тут же твердят им: мы действуем ради вашего блага. Нам дороги ваши интересы… Вот в этом и состоит их подлая тактика: заманив рабочих лживыми обещаниями, драть с них три шкуры и платить жалкие гроши… Война ведется не только ради того, чтобы вымести сор с этого куска родной земли. Речь идет, как ты сама сказала, о более совершенной Голландии. А с капиталистами ты никогда не добьешься более совершенного порядка в мире. Для них война и все, что с ней связано, была и останется только бизнесом… шансом быстро и крупно заработать… Вот еще почему они должны исчезнуть!

Хюго никогда не говорил так долго. Я только энергично кивала головой в знак согласия.

— Все это верно, — заявила я. — Но ты знаешь так же хорошо, как и я, что все расчеты капиталистов могут быть в любой момент опрокинуты… Опрокинуты людьми, которые делают историю… Нашими юношами, ушедшими в подполье, «свободными моряками», которые или сражаются сами, или набирают людей для морского конвоя; опрокинуты рабочими и крестьянами, осмелившимися организовать две колоссальные забастовки против немцев; людьми, которые заключены в концлагерях и вскоре вернутся домой, обогащенные новым жизненным опытом. После освобождения они скажут, какой должна стать Голландия. Все остальное ерунда!