Злые боги Нью-Йорка - Линдси Фэй

– …и сейчас этой гнойной чуме, а не религии, позволено процветать! – гудел он. – Не долго они прятались в лачугах и гнилых лавках. Они построили собор! И что потом сделали эти белые дикари, спросите вы? Они взяли одного из собственных птенчиков и принесли его в жертву римскому Антихристу!

Гротескные овации со стороны парней из Бауэри, рыки ирландцев. Черные просто ждали, сколько их домов сожгут на этот раз.

– Верно. Так дальше нельзя, – сказал мужчина слева от меня, нервно взглянув на свою медную звезду. – Одно дело остановить беспорядки, пока они не начались, и другое…

– Будь я тобой, Билл Пул, – раздался голос, который набатом разрезал дым костров, – я бы отправился домой и проспался. И так уж вышло, сегодня у меня прекрасное настроение. Поэтому я собираюсь дать тебе возможность уйти домой и проспаться.

Джордж Вашингтон Мэтселл стоял перед всеми своими восемнадцатью капитанами и их тридцатью шестью заместителями. Никогда еще за всю жизнь я не видел такой смертоносной коллекции пожарных, уличных дебоширов, головорезов Партии и устроителей боев. Глядя на это сборище, ты без труда понимал принципы найма шефа Мэтселла. Если ты верен Партии или хороший стражник, ты носишь медную звезду. Если ты выглядишь, будто способен убить человека голыми руками и не постесняешься сделать это еще раз, ты становишься капитаном. Вал стоял прямо за спиной Мэтселла, поглядывая по сторонам и небрежно закинув на плечо дубинку.

– Все видят, чью сторону выбрала эта армия, эта так называемая полиция? – закричал Билл Пул. – Они – оскорбление демократии! Патриоты не станут кланяться банде уличных хулиганов.

– Забавно, что ты это сказал, – протянул Мэтселл.

Казалось, трепетные языки окружавших его факелов жадно прислушиваются, затаив дыхание.

– Я скажу вам еще раз: граждане, расходитесь! Если вы не знаете, что это значит, я объясню. Это значит, идите, черт возьми, домой и сидите там, пока мы не найдем сукина сына, убившего того птенчика.

– А я говорю, не расходитесь, – усмехнулся Билл Пул. – И что теперь?

– Люди пострадают. Тебе, может, это понравится, но мне – нет. Так я скажу иначе: ты пострадаешь.

– Ты не можешь поймать одного ирландского психа и думаешь запугать американца?

– Я думаю, что могу арестовать одну язву, – смиряясь, зарычал Мэтселл. – Капитан Уайлд, не хотите взять на себя честь?

– Чертовски мудрено, – заметил Вал, небрежно шагая к Биллу Пулу с парой железных наручников и злой ухмылкой. – Я-то всегда считал, что «разойдитесь» значит «пшли вон». А ты, Билл?

– Парни! – крикнул шеф. – Прижмите их к стенке!

И тут все взорвалось. Я моргнул, когда меня притиснули боком прямо к провисшему крыльцу «Бакалеи Крауна». Площадь мгновенно превратилась в подобие одного из световых представлений Хопстилла. Сдерживаемая со всех сторон ярость извергалась взмахами дубинок. Полицейские Восьмого округа, стоявшие рядом со мной, рванулись вперед, и я бросился с ними к Старой пивоварне, в гущу беспорядков, думая: «Наконец-то».

«Драка. И эту, ей-богу, стоит выиграть».

Первый, который мне попался, не привык драться дубинкой и попытался проломить мне голову. Хорошая попытка. Но я уклонился, и дубинка врезалась в землю, разбрызгивая во все стороны грязь. Я развернулся так быстро, как только можно, стоя по щиколотку в грязи, и врезал своей дубинкой по руке пьяного кролика, что-то там сломав. Он вскрикнул и попятился, обезоруженный и неопасный.

И я нашел следующую драку, ничуть не хуже первой.

Со всех сторон сверкали кастеты, грохнул одинокий пистолетный выстрел, но в следующую секунду шея дурака повстречалась с дубинкой, а я думал: «Еще, еще». В ту ночь я замечал малейшее движение, чувствовал каждый вздох бандита у себя за спиной и успевал повернуться и ткнуть ему в живот дубинкой. Некоторые бежали, получив всего один удар. Я не возражал. Это было ярко. Я не испытывал желания кого-то наказать, только что-то выиграть, выиграть хоть что-то в необузданном собачьем логове, в котором оказался, или так я думал, когда ухватил отвратно выглядящего хулигана за бока и швырнул в ближайшую общественную колонку.

Шла открытая война – разбитые окна, мужчины валяются в грязи, завывающий водоворот звуков прорезают вопли. Бурлящая, рычащая драка между американскими мертвыми кроликами, ирландскими негодяями и «медными звездами», состоящими примерно поровну из тех и других. И это было важно. Потому что мы не разделялись, я видел это примерно с тем же чувством, с которым следил за драками брата, и мы не оборачивались друг против друга. Никто. Один видел, что другой в опасности, и блокировал вражескую дубинку своей. Один видел, как упал другой, и помогал ему встать. И не важно, какого цвета его волосы и какой формы лицо.

По правде говоря, это немножко напоминало чудо. По крайней мере, думал я, чудо того сорта, которого уже не ждешь от Нью-Йорка.

Потом воздух испортился.

Я осознал, что стою в дверях Старой пивоварни, потный, как ломовая лошадь. Я не помнил, как я там оказался. Должно быть, прошло уже минут тридцать, поскольку облака сдуло, и на небе сияли резкие звезды. Многие еще дрались. Но кто-то лежал, а кого-то арестовали и загоняли в фургоны.

Свист.

Это был один из приспешников Билла Пула. Я узнал его по испорченным джином зубам и обезьяньим ручищам. Человек, созданный для разрушения, хотя тут, наверное, нет его вины.

Я отшатнулся.

Он держал не дубинку, а нож. И здорово распорол мне предплечье. Порез неглубокий, но дюймов десять в длину.

На пороге пивоварни возник мой брат, облизывающий губы, как французский турист. Совершенно неукротимый и сплошь знакомый. Он оглядел сцену.

– О, да это же Хват Смит, – сердечно заметил Вал; рубашка брата выбилась из брюк, но в остальном он выглядел отлично. – Ну что, мой братишка тебе врезал?

– Даже близко не подобрался, – презрительно усмехнулся буян.

– Ну, значит, сейчас займется. А, Тим?

Рука ранена, но, как оказалось, текущая кровь мне не особо мешала. Этот унылый алкаш отвлекся на Вала, и, шагнув вперед, я застал его врасплох. От сильного удара по руке нож улетел куда-то в темноту Старой пивоварни.

Но я не смог его обезвредить. Мы и дернуться не успели, как он, сочтя Вала большей угрозой, сцепил свои мясистые руки на его шее. Нам обоим повезло, что он просчитался.

Я сбил его резким ударом дубинки. И тут же без сил осел на пол, глядя на черные стропила. Выжат как лимон, истекаю кровью, слишком долго без сна… В голове пульсировала боль. Надо мной поднималась старая деревянная лестница. Где-то рычала собака, снаружи еще доносились крики.

Вал стоял, полузадушенный, но целый и по-настоящему живой.

– Хват не слишком-то любит больницы, – прохрипел он, выволакивая бесчувственного мужчину на улицу. – Поспит на Райской площади, глядишь, и передумает.

– Я ошибался, – сказал я Валентайну, лежа на земле. – Насчет Птички. Это Шелковая Марш хотела отправить ее в Приют. Наверное, думала успокоить ее, как только приедет. Я зря обвинял тебя.

– У тебя вообще полно всяких дурацких идей, – с трудом вытолкнул Вал. – Если хочешь прожить долгую и пухлую жизнь, заткни свою черепушку и делай, что я тебе скажу. Пойдем.

– Куда?

– Бунт почти подавили, а Пист кое-что нашел. Одну растрепанную сельскую курицу, которая тайно встречалась с любовником на севере, где зарыли детей. Мы с тобой идем в Гробницы, приказ шефа…

– Ты спал с Мерси Андерхилл.

Я не спрашивал. Брат ощупал свое горло, решил, что ничего страшного с ним не случилось, и протянул руку, помогая мне встать. Я принял ее.

Губы Валентайна дернулись.

– Ага, вскопал ее садик. Правда, давным-давно. А почему ты интересуешься?

Не тот вопрос, с которым я мог бы сейчас справиться.

– Симпатичная девчонка, да, и ничего об этом не знала, – кашлянул он. – На мой вкус, в этом вся прелесть.

Он был абсолютно прав, и от этого мне захотелось кричать.

– Ты спал с Мерси, – повторил я.

– Ну, а ты нет, что ли? Ты же вился вокруг нее все эти годы. Откуда такая суета? Всякий свободный американец занимал Мерси Андерхилл, если подходил ее меркам, а ты был барменом с приличной монетой и мог показать ей чутка спорта… Господи Иисусе, Тимоти, что за дьявол на тебя нашел? Горячая женщина вправе немного поразвлечься. Ты вправду хочешь сказать, что ни разу не спал с ней?

Это было уже слишком. Я бросился на него.

Я хотел увидеть, как из него брызнет кровь, хотел выбить из него честный вопль. Сначала он финтил, увернулся. Потом я с хрустом наподобие фейерверка достал его кулаком в глаз, и мне захотелось еще. Пусть он кое-что выучит. Пусть рухнет до моего уровня беззащитности или поднимется до чего-то вроде моей способности сопереживания.

И тут он заломил мне правую руку за спину и прижал лицом к треснувшей побеленной стене, держа за шею, как напрудившего лужу котенка. По крайней мере, его висок был в крови. Это радовало.