В теснинах гор: Повести - Муса Магомедов

— Вам же хуже будет, я вам потом не прощу этого, — говорит кунак.

Но подозрения у меня не прошли. Пришел в Совет, телефон не работает, значит, отрезали, сволочи, где‑то в лесу. Послал срочно на коне человека к начальнику, рассказал, что поймали такого‑то. К вечеру приехал сам начальник. И как вы думаете, обманул нас бандит. Долго он упирался, но потом все‑таки раскрылся. Его послал сам Черный — Зурканай в разведку. Особенно его интересовал отцовский дом: кто там, как можно незаметно проникнуть туда. Лазутчик должен был к обеду вернуться в лес.

— Упустили время, — досадовал начальник, — Днем Черный был где‑то недалеко. Неужели сразу не могли сообщить мне. — Но как ему сообщить, когда телефон не работал, а посланцу надо было пройти целых двадцать километров до райцентра. Оседлали мы коней и отправились в лес: может, недалеко удрал Зурканай, может, поймаем. На краю леса я встретил своего десятилетнего сына, который пошел в лес с бабушкой за дровами. В лесу мальчик заметил горного тура. Он был, как уверял мальчик, ранен. Оставив бабушку на дороге, сын побежал за туром. Не знает, сколько бежал, как из лесу ему навстречу вышел огромный медведь. Он вскрикнул от испуга, попятился, а медведь все шел на него. Вот–вот зверь должен был настичь его, оставалось несколько шагов, как раздался выстрел, и медведь заревел и упал, а потом скатился вниз и замер. Тут сын заметил наездника. Испуганный мальчик, не поворачиваясь, побежал в аул.

«Неужели этот разбойник спас моего сына?» — удивился я. «У него, видать, что‑то человеческое еще осталось на сердце», — отозвался кто‑то. «Зато на его руках кровь Гасан–Гусейна и многих активистов. За мной!» — дал команду начальник милиции.

Мы дотемна искали Черного в лесу. Искали следы его коня. Но начало темнеть, и ни Черного, ни его следов мы не нашли. Вернулись в аул, опять допрашивали пойманного: оказывается, с Черным целая шайка из семи человек — беглые воры и убийцы, а поддерживают их в аулах кулаки. Сам Черный с шайкой сидит на одном месте. После каждого привала он укрывался в грузинских горах. Еще мы узнали, что Черный мечтает уехать совсем за море — в Турцию. Но что‑то задерживает его. На чужбине с пустыми руками нечего делать, нужно золото. «Значит, в доме его интересует золото, оно все‑таки есть, но где?» — недоумевали мы.

«Надо разрушить дом, камня на камне не оставить, — предложил Муса–Хаджи. — Мы для Заиры построим новый дом».

Но мы возразили: «Если мы разрушим дом, тогда совсем отрежем путь Зурканаю в аул. А он рано или поздно обязательно должен явиться сюда. Так что, будем зорче следить».

На самом деле, потом почти год ничего не слышно было вокруг о разбойниках. Но мы ни на день не забывали, что он может появиться в ауле, что это затишье обманчивое, что Черный — Зурканай хитрый и коварный враг. В ауле шла подготовка к объединению земель, а овцы уже были сведены в общую отару колхозников. Председателем колхоза избрали меня, а председателем Совета остался Муса–Хаджи. У него появился третий сын, а у меня — дочь. Построили школу, клуб и колхозную канцелярию. Жизнь в ауле со дня на день становилась зажиточнее и веселее. Люди строили новые дома — добротные, красивые. В клубе показывали кинофильмы, и все гандыхские мальчишки готовы были хоть каждый день смотреть «Чапаева». Казалось, наступили тишина и покой — живи и радуйся новой светлой жизни. Но мы‑то знали, что еще немало всякой нечисти ходит по нашей земле.

И вот тревожная весть -— у гондохцев угнали овец. У шали хитро, все продумали, напали ночью на стоянку отары, а чабана–караульщика заранее уговорили — был он из кулацкого рода. Начальник милиции позвонил нам, он был уверен, что это опять дело рук Черного. Оказывается, мельник из аула Гондох еще прошлой ночью видел у речки подозрительных всадников. Через час прибыл к нам оперативный отряд, и к утру мы двинулись в горы на место преступления.

Председатель коммуны и удаман — завфермой рассказали нам, как было дело. Оказывается, бандиты прихватили с собой и лучшую чабанскую собаку — Алмаса, а уж он‑то наверняка повел бы нас на след исчезнувших овец.

— Какой пес был, — причмокивал языком удаман, — особый нюх имел на волков и воров. Ни барашка не потеряет. Отстанет глупый баран от отары, Алмас сядет и ждет терпеливо, пока чабан не спохватится и не вернется. Этот кулацкий сын знал, что делал. Перво–наперво собаку увел!

— Говорил тебе, сколько раз говорил, не доверяй ему, криводушный он человек, — упрекал председатель удамана, но начальник милиции прервал его:

— Времени нет на разговоры, спешить надо, пока воры далеко не ушли.

А Муса–Хаджи тем временем что‑то искал в траве. Подозвал меня:

— По следам идти надо, возьмем какую–никакую овчарку, все равно привыкла она к баранам, след возьмет! Я пойду с ней впереди, а вы–следом за мной, только прячьтесь за кустарниками. Главное, чтобы они нас раньше времени не заметили. Уж если не бандитов, то чабана обязательно поймаем: не мог же он с тридцатью баранами за ночь наши горы перемахнуть.

Так и сделали. Муса–Хаджи с собакой ушли по следу. Я на всякий случай на расстоянии нескольких шагов за ними, остальные рассыпались цепочкой.

Мы обшарили пещеры, лесные полянки, то след теряли, то снова находили, иногда сомнение нападало — по тем ли следам идем, тех ли баранов ищем.

Думаем: «Что бандитам тридцать баранов! По два могут положить на коня и ускакать. Может, на перевал надо ехать — нам устроить засаду, если только они еще не успели раньше нас его перемахнуть».

Солнце палило вовсю, пот градом катился по нашим лицам и спинам. Попробуй‑ка то подняться на вершину горы, то спуститься в ущелье, — сами знаете, какие наши горы!

Вдруг в тени большого утеса я заметил стадо. Старый чабан испуганно поднялся нам навстречу. Мы поприветствовали его, поздоровались с ним за руку.

— Давно тут, дед? — спросил начальник милиции.

— А всю жизнь, — усмехнулся чабан, — ночую в пещере, днем чабаню.

— Барашки‑то чьи?

— Мои, сына, зятя.

Я вдруг понял, почему так испугался дед. Он, видимо, принял нас за бандитов, мол, уведут баранов и не пикнешь. Страшные тогда были времена.

— Послушай‑ка, добрый человек, — вступил я в разговор. — Не бойся нас. Мы друзья, а не враги. Сами ищем баранов коммуны. Этой ночью увели их бандиты, вот мы и хотим спросить тебя, не заметил ли ты ездовых или конных со стадом?

Дед успокоился, оглядел нас и хитро прищурился:

— Видел я кое‑что из своей пещеры. Воя за ту Шайтан–гору утром перевалили несколько всадников. И баранов они вели. Живые еще были.

Ох и обрадовались мы! Молодец дед, помог нам. Тронулись мы в дорогу, к Шайтан–горе, а чабан нам вслед кричит:

— Вы сразу не езжайте туда, — у бандитов хитрости много. Наверняка дозоры на дороге оставляют. А барашков до перевала зарежут. Туши легче таскать.

— Верно говоришь, старик, — засмеялся начальник. — Мы, пожалуй, обождем здесь, а Муса–Хаджи покажет нам себя, каков он знаменитый разведчик.

Муса–Хаджи отправился по горной тропинке, на которую указал старик, в обход к утесу. Оттуда открывалась долина, и все было видно как на ладони.

Мы с нетерпением ждали условного сигнала. Сигнал мы заметили примерно через полчаса, и по склонам гор поскакали к Мусе–Хаджи. Он уже бежал нам навстречу.

— Слезайте с коней, пешими пойдем туда, — говорил он, задыхаясь от волнения. — Они там, режут баранов. Вокруг поставили трех дозорных, на одного я чуть не напоролся. Он совсем рядом тут, у этого утеса, а двое по той стороне, у опушки леса.

Решение приняли быстро — снять дозор без шума, подойти поближе и молниеносно уложить остальных. Главное, чтобы бандиты не успели взяться за оружие.

Распределили задание. На передний утес пошел Муса–Хаджи. С другой стороны отходить нужно было через отвесную скалу. Сделали длинную веревку из ремней и привязали ее к скале. На всякий случай двое еще держали за конец. И вот по очереди, осторожно, стараясь не шуметь, начали спускаться к опушке леса с левой стороны. Потом поползли по густой траве. Крапива обжигала лицо, руки, живот, но на это никто не обращал внимания. Одна мысль была у всех — наконец‑то долгожданная встреча с бандитами. Вот уже и голоса стали слышны, и отдельные слова уже можно разобрать. Кровь бросилась мне в голову, когда я увидел сквозь ветви кустарника наглое, сытое, красивое лицо Зурканая. Того самого, с кем когда‑то играли мы в детстве в «бурдигвай», купались в ледяных маленьких горных речушках. Еще тогда, в детстве, единственный сын богатого отца, он был заносчив, груб, хвастлив. Мы, аульские мальчишки, с завистью смотрели, как он жевал конфеты, привезенные отцом из города, а мы их и вблизи не видели, как скакал на собственном вороном коне. «Что же, Аллах все дал одному ему?» — говорил маленький Муса–Хаджи — сам‑то он ничего не имел, кроме старых–престарых штанов, доставшихся ему от старшего брата.