В теснинах гор: Повести - Муса Магомедов

— Кого я слышу? Это ты, прекрасная Заира, лучезарная моя, вот я украду тебя и ускачу в темные леса, горные пещеры, будешь служить мне, бедняцкая кровь! — закричал «Черный Зурканай».

— Я тебя топором изрублю, вор и разбойник. Думаешь, те времена наступили опять, если я женщина, то легко возьмешь меня. От удара женщин не молоко будет течь, а твоя кулацкая кровь, — отвечала мужественная Заира и побежала за топором.

— Вот как заговорил этот разбойник с безоружными женщинами, храбрец, я тебя, — хотел поднять саблю «красный партизан», но тут подоспели люди, которые, хохоча, бежали за всадниками. Впереди всех тетя Раисат. Она вся сияла:

— Вот, молодцы! Как хорошо у вас получается. Я уже вижу свою картину. Как я благодарна вам!

— Оставь, хорошая, благодарность себе, — сказал, снимая с лица черную маску, Муса–Хаджи. Маленькая его кобыла уже стояла у дома Заиры. Еле–еле удерживал ее старик. — И в шутку не хочется превращаться в разбойника. Пусть кто‑нибудь другой, помоложе оденет эту проклятую одежду.

— Муса–Хаджи, — просила Раисат. — Не ради меня, а ради искусства.

— Муса–Хаджи, — вмешалась и моя мать. Она только подоспела. — Раисат долго не задержит вас.

— Ни одной минуты не хочу в этой шкуре видеть себя.

— Лицом разбойник будет похож не на вас, а на того самого Зурканая, — уверила Раисат старика. — В нашем школьном музее его фотография есть, я лицо с нее сделаю. А мне надо с вас писать внешний облик разбойника, обстановку. Понимаете?

— Что ты стонешь, как баба? — вмешался дедушка. — Думаешь, слепому мне легче держаться на коне? Еле–еле держу поводья, и конь чувствует, что я постарел. Но раз нужна людям такая картина, будем сидеть в седлах. Покажем, что наши старые кости еще нужны хоть на что‑нибудь.

— Тебе хорошо, Залимхан, ты в своей собственной партизанской форме. Ты ведь знаешь, как я ненавидел этих разбойников, бандитов — всех врагов Советской власти, как я их рубал.

— Все помню, поэтому и люблю, и дружу с тобой до гроба, старый черт. Помню тебя на таком же ретивом коне, с саблей в руках. Как ты бежал по крутому склону гор с кличем «За Ленина!» на бандитов, на наиба Фатаха. Я в; едь не вижу, какой ты в одежде разбойника.

— Хоть это хорошо, — успокоился Муса–Хаджи. — Ну, начинай, художник, рисовать нас, — обратился он к Раисат. — Раз нужно, так буду в шкуре самого дьявола. Только долго не мучай нас, стариков. А ты, прекрасная Заира, принеси стул для художницы, что это ты с топором? Будто в самом деле перед тобой тот самый разбойник, а не друг твоего мужа, славного Гасан–Гусейна.

— Где этот Гасан–Гусейн теперь? — спрашивает Джамбулат моего слепого деда.

— На кладбище лежит, сынок, но имя его осталось в наших сердцах. Настоящий джигит был, первый коммунар нашего аула и верный друг бедняков. Пусть твоя мать рисует нас, а я поведаю тебе о нем, — дед выпил холодной воды из балхарского кувшина и, сидя в седле, начал свой рассказ.

Дедушкины истории я все наизусть знал. Любил я их слушать, особенно тихими зимними вечерами. Даже про кино забывал, так заслушивался. Дедушка говорил то тихо, как бы вспоминая, неторопливо подбирая слова, то вдруг голос его креп, начиная звенеть, и тогда я живо представлял себе картину боя где‑нибудь в ущелье, слышал звон шашек, ржанье лошадей, гортанные выкрики.

Про Гасан–Гусейна я тоже не раз слышал. Семнадцатилетним парнем он был сослан в Сибирь наибом Фатахом. Не человек, а зверь был этот наиб, иначе — начальник округа. Дом его находился в Гандыхе — уж очень понравился ему наш аул. Был он щеголь, носил шапку из самого дорогого каракуля, чуху с газырями, широченные галифе и блестящие сапоги. На позолоченном ремне болтался у него тапанча — пистолет, почему‑то все его называли германским. За голенищем сапога — тугая плеть. Когда проходил он по улицам аула, люди пугливо жались к стенкам, торопились уступить дорогу наибу. Попробуй, посмотри не так или не склони голову, уж Фатах найдет причину, накажет непокорного.

Власть в его руках была огромная. Около него вечно крутились два чухбы–телохранителя, как услужливые собаки, готовые выполнить любое его приказание. Чухбы развлекали господина разными хабарами, не гнушались и доносить на крестьян. По вечерам они сидели у его постели, рассказывали сказки, пока сон не окутывал глаза наиба, и тогда на цыпочках уходили из дома, молясь Аллаху, чтобы властителю снились только хорошие сны.

Вот так и жил Фатах, среди раболепия и праздности. Два раза в году собирал он дань с бедняков. Отвозил ее губернатору в Темир–Хан–Шуру. Однажды у источника увидел он черноглазую Заиру. «Откуда эта красавица?» — спросил наиб.

Верные его чухбы доложили с готовностью, что Заира дочь Али–Булата, живет на хуторе с теткой, сестрой умершей матери. В ауле появляется редко, поэтому господин и не видел ее. Есть у нее и жених — сын мельника— Гасан–Гусейн.

— Знать не хочу никакого жениха, приведите ее сегодня к вдове Зутаржат, — приказал Фатах.

В тот же вечер Заира исчезла из аула. Разозлился наиб, такого непослушания он еще не видел. Велел он оседлать лошадей и тут же помчался на хутор. Услышав стук копыт, Заира почуяла недоброе и спряталась в стоге сена. С гиканьем ворвались Фатах и его верные чухбы во двор. Весь дом обшарили, а красавицу не нашли. Рассвирепевший наиб раздумывал, что бы еще предпринять, как вдруг опять послышался стук копыт и на взмыленном коне появился Гасан–Гусейн. Под буркой у него прятался кинжал.

— Асалам алейкум, наиб, — обратился он к Фатаху. — Какие неотложные дела привели тебя среди ночи на этот хутор?

Ястребом взглянул на парня наиб и испугался — сколько ненависти увидел оп в ответном взгляде.

— А ну, связать чертова сына, — крикнул Фатах своим телохранителям. Те бросились было к Гасан–Гусейну, но сильный удар палки отбросил их назад.

— Ах вот ты как! — Наиб сам двинулся к непокорному и в то же мгновенье отпрянул назад, взвыв от боли — палка и на этот раз пригодилась Гасан–Гусейну. Но как устоять одному против троих? В конце концов жених Заиры был связан крепкой веревкой и увезен прямо в Тамир–Хан–Шуру. Наиб сочинил дознание — акт о злых замыслах «бунтаря». Шариатский суд был не долог. Приговор — Сибирь.

Позднее дедушка спрашивал друга, почему он не вынул кинжал в ту страшную ночь. Гасан–Гусейн отвечал: «Эти шакалы не достойны кинжала. Палка им была в самый раз!» Было это уже в семнадцатом году. Друзьям рассказывал он, как встретился с Лениным в далекой сибирской ссылке, как воевал с белыми в Иркутске, на Дону, подавлял чехословацкий мятеж на Урале. Сюда Гасан–Гусейн вернулся с особым заданием — поднять горцев на борьбу с лжеимамом Гоцинским и полковником царской армии Алихановым. Вместе с дедушкой он организовал из бедняков партизанский отряд. А в это время Фатах во главе банды головорезов из сынков богачей спешил на помощь Гоцинскому. Ох, как испугался он революции в России. Виданное ли это дело— свергнуть царя — помазанника божьего с престола! Этак вся голь почует свою силу и тогда конец прежней жизни.

По склонам гор, по узким ущельям двигались партизаны по пятам банды Фатаха. Однажды отряд уже почти напал на след бандитов. Засели они в чеченском селе, это были уже жалкие остатки разбойничьей банды. Всех перебили партизаны, но сам Фатах в женском платье позорно бежал, бросив своих на произвол судьбы. Ходили слухи, что скрылся он в Грузии, а позже переправился в Турцию. Но это никого уже не интересовало.

С красными знаменами вернулись в родной аул партизаны устанавливать Советскую власть. Секретарем партийной ячейки стал Гасан–Гусейн, председателем комитета бедноты дедушка, а крестьянским комитетом руководил Муса–Хаджи.

— Вот этот самый Муса–Хаджи, дорогие мои, — мой верный друг, — улыбнулся в усы дедушка, — а сейчас разбойник Черный Зурканай. Вот, вот что с ним только сделала Раисат! — Дальше дедушка рассказывал так: — Мы отобрали землю у богатых, конфисковали мечети, скот забрали в крестком и раздали беднякам. А в один из осенних дней сыграли свадьбу Гасан–Гусейна и Заиры. Ох, какая красивая была невеста! Как сейчас вижу ее в белой шали, красном платье. Сидит она среди подруг, и ярче звезд горят ее глаза от счастья. Мы все вчерашние красные партизаны, при всем своем оружии сидели с женихом за праздничным столом. Стол этот не ломился от угощений — первая свадьба первого коммуниста не похожа была на свадебное торжество богачей, но уж веселья было хоть отбавляй! Играли зурна и барабан, песен перепели — не в счет, а Муса–Хаджи и танцевал, и стрелял в воздух в честь жениха и невесты. А уж когда Заира вышла в круг танцевать с Гасан–Гусейном, показалось мне, будто солнце взошло во двор, птицы на лету замерли — засмотрелись па нее, такая она была красивая и счастливая!

— Да уж совсем захвалил меня, старый! — застыдилась тетя Заира. Лицо ее зарумянилось от смущения и сразу помолодело, будто и впрямь вернулось то далекое время.