«Додж» по имени Аризона - Андрей Уланов

Ладно.

Минут десять я проплутал, пока во двор выбрался. Потом еще столько же потратил, пока выяснил, где мой комбриг квартирует. Он-то мне никаких ориентиров не указал – ищи, мол, разведка, ищущий, как говорил старшина Раткевич, да обрящет.

Я бы и дольше плутал, да повезло – наткнулся на Вельта, австрийца этого… недобитого. Он как раз ствол от «эрликона» куда-то тащил. Увидел меня, остановился, заулыбался.

– О, камрад Сергей. А где ты потерял моего друга Николая?

– Как же, – отзываюсь, – потеряешь его. Этот Сусанин сам кого хочешь потеряет.

– О да, я понимаю, – кивает Рудольф. – У местных жителей не было слова «загул»… пока не появился Николай.

Да уж, думаю, наших по этому делу даже в аду, наверное, разыскать можно. Если таковой существует – а у меня последнее время представления о невозможном сильно поколебались, – то, зуб даю, наверняка нашлись какие-нибудь славяне, что с чертями стаканулись, из котлов аппарат наладили и пошли из смолы пойло гнать соответствующего качества.

– Слушай, – спрашиваю, – а ты, часом, не в курсе, где товарищ комбриг расквартировался?

– Оберст Клименко? – уточняет Вельт. – У него кабинет в западном крыле. Во-он по той лестнице на третий этаж и направо. Четвертая дверь.

– Зер гут и дашке шен.

За что люблю немцев – так это за точность с аккуратностью. Исключительно приятное качество для «языков», доложу я вам. Того же нашего рядового Ваньку – душу из его выйми, ничего путного не добьешься, и не потому, что он весь из себя такой стойкий, а просто не знает он ни черта. А возьмешь, бывало, какого-нибудь гренадера, да поговоришь с ним – прямо песня, только на схему наносить успевай. Даже мер воспитательных принимать иногда не приходится, сама же ихняя дисциплинированность помогает. Они же как размышляют – раз в плен попал, значит, больше не солдат доблестного вермахта, а военнопленный, и мы – его новое командование. Вывод – на наши вопросы надо отвечать… чтобы не убили здесь и сейчас. Эсманы, и те ломаются.

Да и вообще… фриц нынче, на третий год-то, далеко уж не такой отборный, что в 41-м.

Попадаются, конечно… отпетые, но редко.

Вот и этот… Рудольф. Такое целеуказание выдал – любо-дорого.

Поднялся я по лестнице этой на третий этаж. Точнее – вскарабкался, потому как лестница для подъема по ней была приспособлена неважно – узенькая, винтовая, ступеньки высокие, так что колени чуть ли не к подбородку задирать приходится. Зато, думаю, оборонять ее, должно быть, сплошное удовольствие – сиди себе наверху да знай гранаты на головы скатывай.

Нашел нужную дверь – хорошая такая дверь, дубовая, с ходу на ура не вынесешь, разве что гранатой, прислушался – тишина – и осторожно постучал… сапогом.

– Заходи.

Я и зашел.

Честно сказать – кое-какой тремор у меня наблюдался. Не люблю я вот такие визиты к вышестоящему командованию… и ничего хорошего от них не жду. Когда все идет как должно, командование не нами интересуется, а результатами нашей работы. Зато вот когда результатов нет… тогда… Во-оздух!

У нас был наш капитан – и он для нас был всем. Отцом родным, матерью заботливой… господом богом и сатаной в одном лице. Он посылал нас на смерть – и вытаскивал с того света, а мы верили в него беззаветно. И Генка Пряхин тогда, зимой, приполз с пятью пулями в теле именно потому, что боялся подвести капитана… подвести нас.

Даже когда его не было рядом… даже сейчас мне все равно иногда казалось, что он наблюдает за мной. Я чувствовал… такой знакомый… усталый внимательный взгляд.

Откуда вы смотрите за мной, товарищ капитан?

И под этим взглядом я почувствовал, как сами собой распрямляются плечи, и ноги словно сами по себе делают четкий шаг и, звонко щелкнув каблуками, замирают, а рука идет к виску…

– Товарищ комбриг, старший сержант Малахов по вашему приказанию прибыл.

Стол у товарища комбрига хороший. Массивный такой, темного дерева… одна столешница сантиметров пять в толщину – «шмайссер» не возьмет. А стоит он аккурат около окна – тоже большого, широкого, особенно для столь небольшого помещения – так, что любой, кто заходит сюда, в первые секунды видит только смутный силуэт на фоне слепящих лучей, зато сам – как на ладони.

– Вольно, – командует силуэт и делает какое-то неясное движение головой. На стул кивает, догадываюсь я, но продолжаю стоять – команды не было. Секунда, другая…

– Да ты садись, Малахов, – добродушно говорит комбриг. – Разговор у меня к тебе будет долгий.

Где-то я уже такое начало слышал. Недавно совсем.

– Слушаю, товарищ комбриг.

Точно! Вспомнил – именно так ко мне Аулей обратился, когда они с Иллирием меня на покойного Гарика ориентировали. Ну да, почти что слово в слово.

– Нет, – говорит комбриг. – Для начала это я тебя послушаю, старший сержант. Расскажи про себя. Что такое автобиография, знаешь?

– Так точно.

– Ну вот и изложи мне свою автобиографию, – усмехается. – Устно.

Вот те раз, думаю. Приехали. Автобиографию ему, значит. Устно. Спасибо большое, только вот мне на бумаге как раз сподручнее – с грамматикой-то у меня проблем нет, зато обдумать можно-все спокойно, не торопясь. А то ведь слово – оно, как известно, не воробей.

– А как излагать? – интересуюсь. – Полностью, со всеми подробностями или сразу с призыва начать?

– Подробности, – говорит комбриг – можешь опустить… по своему усмотрению. Что нужным посчитаешь, то и рассказывай.

Влип. Ладно, думаю, что уж тут. Скрывать-то мне от своих нечего, и потом… как он, если что, мой рассказ проверять собирается? Запрос посылать по месту службы? А из документов у меня – финка да шрамы, на которые девчонки давеча пялились.

– Значит, так, – начинаю. – Малахов Сергей Александрович, двадцать третьего года рождения, комсомолец. На фронте с июля 41-го… доброволец. Шел от Днепра до самой Волги… 6 октября 42-го ранен, осколочное, шесть месяцев в госпитале.

Как раз всю Сталинградскую битву провалялся. Обидно было – до слез. Там же, у Чуйкова, как раз моя бывшая дивизия сражалась… то, что от нее осталось.

– Второй раз ранен в июле 43-го, пулеметная навылет, два месяца. С ноября – в дивизионной развед-роте. Имею награды – три медали «За отвагу», два ордена «Славы» и «Красную Звезду». Все, товарищ комбриг.

– Больше ничего не хочешь добавить?

Я подумал с полминуты.

– Никак нет, – отвечаю.

– Награды все уже в разведке заработал?

– Одну медаль в госпитале получил, – говорю. – После ранения, первого. А остальные – там.

– А первая за что?

Вот ведь… въедливый. Товарищ комбриг Клименко. Я аж взмокать потихоньку начал.

– «…За личное мужество и отвагу, проявленные в боях за Советскую родину» – цитирую. – Как и положено согласно статусу. Мы высотку держали. От взвода двое осталось – я и рядовой один. Пять атак отбили. Между атаками нас минометами обрабатывали, тогда-то я осколок и поймал. Вечером подкрепление подошло…

Большое такое подкрепление… шестеро солдат, одно «ПТР», да лейтенант, младший. А что – наш взвод тоже ведь… остатки роты, что осталась от полка.

– …меня в тыл. Ну и представление вслед.

Не знаю, кто это тогда умудрился время найти – наградной лист заполнить.

Тогда тяжело было. Днем и ночью пыль да дым. Вымотались так, что, когда сели на эту высотку, я прямо обрадовался – позиция важная, хорошая – значит, будет приказ держать. Думал, хоть ноги отойдут немного…

Немцы еще какие-то скаженные попались. Вроде бы не эсэс, а перли так… ладно еще, что у них брони не было, а то бы они живо нас на гусеницы намотали. У нас-то всей ПТО – две гранаты, три бутылки.

Патронов они зато не жалели. И мин.

Нам еще повезло – прямо за высоткой полуторка разбитая стояла. Я после второй атаки фляги пособирал, сходил и наполнил из радиатора. Иначе бы «максим» уже на следующей атаке накрылся, а так они его только перед последней, пятой, умудрились прямым попаданием на дне окопа достать.

Сколько же их на нас тогда лезло? Рота, не меньше. Считай, половина под той высоткой и осталась.

А второй раз я даже испугаться толком не успел. Поднялись в атаку, и тут дзот ожил. Понятно, после первой же очереди все попадали – вот только я ту самую очередь и поймал.

Клименко тем временем в стол полез, достал оттуда пачку «Казбека» – хорошо, думаю, что я некурящий, а то бы точно сейчас глаза на лоб полезли – достал папиросу и мне протягивает.

Я только головой мотнул. Тогда он плечами пожал, пачку обратно в стол спрятал, закурил, клуб дыма в потолок выпустил и мечтательно так на него уставился.

Эге, думаю, а ведь он этот цирк специально для меня устроил. Было б у него бесперебойное снабжение табаком – фиг бы он так на это облако пялился.

Самое смешное, что у меня свой табак был. Только слегка того… не пригодный к обычному употреблению. «Кайенская смесь» – махорка пополам с перцем.

Первое дело против собак. Опять же, часового снять – сыпанул в мешок и на голову. Да и просто в рукопашке в глаза противнику швырнуть – никому мало не покажется. У меня в кармане полный мешочек лежал. Я его еще в брезент завернул для надежности, а то мало ли что – болото или там особо заснеженные миры.