Речитатив - Анатолий Постолов

Он сотворил улыбку, больше похожую на гримасу, и достал из бокового кармана сложенный вчетверо лист бумаги.

– Я прошлую ночь не спал, все думал, как я буду психотерапевту о себе рассказывать, какими словами… Ничего так и не придумал, зато написал стихи. Можно я вам почитаю?

Юлиан кивнул.

– Я не вычитывал еще и знаки препинания не везде проставил. Это я так, для себя отмечаю… Вот, послушайте:

Мне досталось место в первом ряду партера…

Кино уже началось. Я ненавижу сидеть

в грубом приближении к экрану,

где лица актеров напоминают

марсианский пейзаж с ручейками капилляров,

впадающих в глубокие ущелья морщин,

рассекающих лицо от крыльев носа

до подбородка…

И нетрудно увидеть пещерные наросты

в ноздре главного героя

и следы оспин на его щеке

и воронью лапу у виска…

а пот, проступающий на лбу,

напоминает мыльные пузыри

на бугристом комке отжатого белья.

Но я терпел все эти неудобства

близкого соприкосновения с крупным планом,

мысленно поругивая режиссера

за любовь к наплывам… я терпел…

я ждал вознаграждения за свое терпение,

и оно пришло в сцене, которую только и надо

смотреть с первого ряда, если ты оказался

в старом кинотеатре, где экран от зала

отделяет узкая рампа.

И все во мне сжалось от предчувствия,

хотя на экране воцарилась тьма

и только журчал проектор,

как далекий лесной ключ…

Но в этой темноте двигалась тень,

тень обнаженной женщины…

и я был единственным, кто увидел

петельку слюны у нее на подгубье

и мистерию соска, отделившегося от тела…

Камера медленно обошла ее сзади,

и черный водопад ее волос

заструился по моей щеке…

А затем включился звук.

Я услышал щелканье босых ступней

по прохладным паркетинам,

и внезапно солнечный взрыв

ослепил меня.

Женщина распахнула ставни,

и я от этого немыслимого света

зажмурил глаза, а когда их открыл,

она уже торопливо спускалась по лестнице,

прижав локтем сумочку к бедру…

и долго еще ее каблучки стучали по брусчатке…

Это было в Марселе,

и корабельный гудок как послесловие

солнечного взрыва

угасал над городским смогом,

оставляя на сердце горький осадок

чего-то…

Он замолчал.

– Это всё? – спросил Юлиан.

– Да. Это конец стихотворения, – сказал он, не поднимая глаз, потом сложил вчетверо листок и продолжал держать его, слегка проглаживая пальцами на сгибах.

– А вы бывали в Марселе?

– Нет, никогда не бывал.

– Вы женаты?

– Жена от меня ушла три месяца назад.

– Вас Александром зовут, верно?

– Александр. Можно просто Саша.

– Саша, я не специалист в поэзии, не могу вам даже сказать – понравились ли мне ваши стихи, но мне понравилось, что вы в них ищете самого себя. И я понимаю, что уход жены для вас тяжелое испытание, а стихи словно держат вас на плаву. Но вам сейчас не это надо, вам не закрываться надо в своей скорлупе, в своих страданиях, пусть при этом из вас льются стихи, как Млечный Путь, вам необходимо другое… И вы, наверное, пришли ко мне, чтобы вылезти из этой скорлупы или, говоря вашим же языком, найти выход из тупиковой улицы. А знаете, как на самом деле надо искать выход из тупика? Надо не пятиться назад – это то, что вы делаете, а развернуться на 180 градусов, и тогда станет понятно, куда следует направить себя. Понимаете, о чем я говорю?

– Развернуться на 180 градусов – значит повернуться лицом к реальности. Я пробовал… Распахнул ставни… и чуть не ослеп. Лучше пятиться в темноте… если и провалюсь в яму, хоть не замечу… Все произойдет, даст Бог, быстро. Знаете, недели через две после того, как она ушла, я был в страшном отчаянье. Выпил водки, не помогло, свечу зажег, решил помолиться… с Богом, что ли, поговорить, чтобы не было так страшно, но легче не стало… Только ее голос так тихо-тихо журчал в комнате, и я выскочил, побежал по улице. В горле ком и какое-то странное щекотание – будто гортанью на расческе играю… знаете, как в детстве, мы на расческе играли через бумажку, и часто губы начинала сводить щекотка… В общем, чувствую, меня этот ком в горле душить начинает. Три часа ночи, на улице сильный ветер и никого. Только пальмовые листья шуршат, создают такое шумовое ощущение прибоя. И еще мимо меня время от времени проезжают на потертых «бьюиках» и «линкольнах» черные автомобильные воры. Их тактика простая: выбирают машину поинтереснее и бросают кирпич в стекло левой двери. Если повезло и машина не на аларме, тут же открывают дверь и вытаскивают изнутри что могут: радио, вещи, кассетник… И я ищу в небе хоть звездочку одну – ничего не вижу… ничего, кроме черного неба. И я вдруг понимаю, что превращаюсь в аннигилирующую саму себя звезду, в такую черную дыру… А эти дыры уже не испускают свет – только поглощают. Я чуть с ума не сошел той ночью…

Собеседник

Юлиан откинулся в кресле и развел руками:

– Да, вы действительно герой из Достоевского. Они тоже отчаянно рефлексируют или смиренно сносят страдания. Гениально! Может быть, Фрейд и прав, он считал Достоевского лучшим из мировых писателей. Достоевский, пожалуй, в этом смысле действительно гений, потому что он, как Крысолов из Гамельна, ведет их всех – и читателей, и героев за своей дудочкой. И они покорно идут за ним. И вот вы туда же… Послушайте, Саша… – Юлиан сделал паузу. – Все отвечают за всех… так кажется? А почему бы вам не произвести одну простую математическую операцию, которая все сразу поставит на свои места. Помните, как в школе сокращали дроби или правую и левую части уравнения. И если вы это множество сократите до единицы, получится не Достоевский с его униженными и оскорбленными, а какой-нибудь Милтон Фридман с простой логикой свободного человека, и формула будет звучать так: каждый отвечает за себя. Как вам такой поворот?

– Мне не нравится. Я таких людей здесь нередко встречаю. Они окружили себя комфортом, и все трагедии, что происходят вокруг с их близкими, их не волнуют. Это другой мир, в который они не заглядывают… Не дай Бог увидеть чужое горе, еще, гляди, денег попросят и настроение подпортят – это их философия, и я никогда в их шкуру не влезу. У меня будет отторжение.

– Я бы хотел вам помочь, но вы мне должны рассказать, что у вас произошло, не прибегая к Достоевскому, а как в стихотворении, максимально приблизясь к экрану, с деталями, которые, как занозы сидят в вашей душе… Насколько я могу судить, уход жены стал главной причиной угасания вашего жизненного тонуса и появления всех этих депрессивных мыслей?

Александр снова попытался закрыться улыбкой, но вышла гримаса, и он кулаком быстро стер слезу со щеки.

– Я, в общем-то, не виню ее, не имею права. Я сам причина своих несчастий. Это все мне понятно.

– Она полюбила другого?

– Да, у нее появился мужчина.

– Достойный?

– Что?

– Достойный мужчина? Лучше вас? Интереснее как собеседник? При деньгах, квартире?… О других плюсах мы сейчас не говорим.

– Нет, я не думаю, что он как собеседник интереснее, хотя… можно ведь и с поленом вести беседу. Полено умеет слушать и даже возгораться. А деньги у него, конечно, есть… не такие уж большие, но он работает в компании. Наверно, получает премиальные, имеет страховки…

– Саша, а если бы я вашей жене задал тот же вопрос о ваших достоинствах, как собеседника и как человека, на которого можно опереться, подумайте и скажите: сколько бы она вам поставила баллов по десятибальной системе?

Александр мучительно потер ладонью подбородок:

– По крайней мере, когда-то я был для нее не просто собеседником, она любила слушать мои стихи, она понимала нюансы в них, и мне казалось, что это восхищение будет для нее вечной приманкой, но я, видимо, переоценил себя или наоборот – недооценил ее… И думаю, ей просто стало со мной скучно, ее перестали трогать вещи, которые раньше вызывали восторг, – я говорю о стихах. Может быть, я что-то потерял в ее глазах…

– Мне кажется, вы потеряли жизненный тонус, свой темперамент. Вы стали одиноким зрителем в первом ряду партера. Крупный план вас раздражает, вы видите гнойнички и оспины на коже героя, а на деле – это ваше лицо, с которым вы живете в разладе. Вы превратились в скучное домашнее существо в стоптанных тапочках, вас разлюбили, потому что вы, в первую очередь, разлюбили себя. Вы не охотник и даже не хранитель очага – вы изгой в собственном доме, потому что огонь, который в вас горел, – погас, и вы не хотите даже рукой пошевелить, чтобы его разжечь.

Связки

Юлиан говорил резко, внутренне приняв решение ударить пациента по самым болевым точкам без жалости, втыкая вокруг него ножи, как цирковой каскадер, и делая это с немалым и для себя, и для пациента риском. Он сам не сумел бы объяснить, почему принял это опасное решение, но теперь уже не мог остановиться. Глядя на потерянное лицо Александра, он решил чуть снизить накал атаки и сменить направление удара.