Мрачные сказки - Ши Эрншоу

И вот сегодня вечером, едва солнце село за деревья, мы с Тео бредем в Пастораль. В том же мрачном молчании, в котором коротаем время в последние дни. В неотступном ожидании чего-то, чему не можем подобрать слов. Как будто оба понимаем: грядет нечто ужасное, обратный отсчет времени уже пошел.

Мы почти доходим до места, когда Тео вдруг спрашивает:

– Ав той книжке есть колыбельная?

– Что?

– В книге «Лисий Хвост» есть какая-нибудь колыбельная или детская потешная песенка?

Такое впечатление, будто муж об этом раздумывал уже давно, и вопрос, зревший внутри, наконец выплеснулся наружу.

– Возможно. Я еще не прочитала ее целиком…

Иногда я читаю эту книгу с какой-то панической быстротой, словно мне необходимо дочитать до конца прежде, чем я сделаю очередной вдох. А временами слова на ее страницах вызывают у меня странное ощущение – будто я пытаюсь вылезти из собственной кожи, высвободиться из своей оболочки и попасть в вымышленный мир, к которому не принадлежу. Мне не нравится, что эта книга занимает мои мысли, даже когда я ее не читаю. И порой я терзаюсь вопросом: может, мне не следует знать, чем заканчиваются подобные истории? Что случается с девочкой, убежавшей из дома в лес?

Сегодня вечером, перед тем как выйти из дома, я спрятала книгу в шкаф, за стопку старых, нуждающихся в починке платьев, рядом с давно необитаемой паутиной (там, где Тео ее не найдет).

– У меня в голове постоянно звучит песенка, – признается муж. – Мне кажется, это воспоминание.

– О чем?

Замотав головой, Тео искоса поглядывает на меня. Боится сказать?

– Я не знаю.

А я, по правде говоря, понимаю, о чем пытается меня выспросить муж. Его интересует детская песенка. Она приводится в семнадцатой главе. Песенка, которая выманивает из леса Лиса и превращает Элоизу в проказницу.

Я солгала, сказав, что мне она не встречалась.

Лисы и музеи

Отрывок из книги первой в цикле «Элоиза и Лисий Хвост»

Песенка была напечатана в старой книжке, которую Элоиза нашла зарытой под корнями снежного вереска у тыльного фасада подземного музея. К тому моменту, как девочка откопала книжку и перевалилась с колен на корточки, ее ладони были сплошь заляпаны грязью. Счастливая и довольная, Элоиза прижала находку к маленькой груди.

Под ногами у нее извивались червяки, с крыши музея свисали летучие мыши. Но она не обращала никакого внимания на темных, ползучих и вызывающих гадливость существ, что неотступно наблюдали за ней. Ее волновала лишь книга.

Скрестив под собой ноги, Элоиза положила ее на грязные колени и перевернула переднюю обложку. Но первая страница была пуста. Пустой оказалась и вторая. Девочка поспешно пролистала книгу – все страницы чистые! Перед ее глазами маячила только гладкая белая бумага.

Волна отчаяния накатила на девочку, сердце сжалось от досады и растерянности. На глаза навернулись слезы. Как вдруг… в самом конце – на самой последней странице – Элоиза обнаружила письмена. Буквы были жирные и отчетливые; чернила еще не высохли, как будто их нанесли на бумагу всего несколько мгновений назад. Но текст оказался не магическим заклинанием или проклятием, как она надеялась. Это была детская песенка! Из тех, что напевают перед сном детям, чтобы они побыстрее заснули.

Поначалу Элоиза рассердилась. Ей захотелось захлопнуть книжку, бросить ее обратно в ямку и засыпать землей. Но в горле вдруг запершило, засвербело, а потом голосовые связки сами начали артикулировать слова вслух, и достаточно громко. Вскоре Элоиза уже распевала песенку, запрокинув голову – словно повелевала звездами, мерцавшими в выси, над темной палатой музея. Она пела слова ясно и звонко: «Пусть ночной лес похоронит тебя заживо, пусть темнота поглотит тебя всю. Сегодня вечером ты не девочка. Ты чудище, лишенное души».

Когда Элоиза вылезла из старой, осыпающейся шахты колодца, ее руки крепко сжимали книгу. Застыв на месте, она молча наблюдала за тем, как сквозь завесу белоснежных деревьев пробивалась утренняя заря. Ночь превращалась в день. Но Элоиза уже не была прежней. Она уже не была героиней этой истории. Она стала чем-то еще: темнотой между ветвями деревьев, черной сущностью, прячущейся по углам, щелям и низинам.

Элоиза стала тенью. Чудовищем, чье имя лучше не произносить, если только ты не хочешь его призвать заглянуть в лицо смерти и превратиться во что-то, не похожее на тебя и не являющееся тобой.

Тео

Зажженные повсюду свечи озаряют центр Пасторали мягким, фосфоресцирующим сиянием. Странно наблюдать все это – общину, освещенную к торжеству, свадьбе, – всего через несколько дней после того, как мы повесили двоих мужчин на дереве Мабон. Сама церемония – простой обмен клятвами. Отлитые вручную кольца надеваются на пальцы, и Леви с Алисой целуются под тихие, сдержанные аплодисменты. Мы все вялые, инертные, все делаем автоматически, повинуясь необходимости.

После церемонии члены общины рассаживаются за длинным столом, вынесенным на лужайку между деревьями. Стол тоже освещают свечи, расставленные между мисками с летней тыквой, зрелыми помидорами и стручковым горошком. Это пиршество, демонстрация изобилия в нашей общине. Под покачивающимися огоньками Боди играет на своей гитаре, А Сайрус поет – старую песню из внешнего мира, о войне и времени перемен. Кто-то с тарелками, полными еды, сидит на траве, другие медленно танцуют, двигаясь в такт с музыкой.

В такие ночи, как эта, настроение общины должно быть радостным, даже задорным. А застолье – веселым и шумным. На нашей свадьбе люди гуляли долго, распевая песни звездам и хохоча полной грудью. Многие заснули прямо на траве, кое-кто – свернувшись калачиком на скамейках на Кругу. И поутру проснулись с солнцем, обжигающим лица, и вином, булькающим в животе. Мы с Каллой – все еще немного под хмельком и поглупевшие от счастья – побрели домой, где проспали весь остаток дня. Уже как муж и жена. Но сегодня вечером в воздухе витает апатия. Она застит глаза, обдает желчной горечью нёба.

Мы с Каллой стоим под одним из покачивающихся вязов.

– Все это неправильно, – шепчет мне жена, потирая ладонями руки. Ей явно не по себе. Никому из нас не хочется здесь быть.

От стола отделяются Генри и его жена, Лили Май. Держа кружки с сидром, они приближаются к нам.

– Красивая церемония, – комментирует Генри, пристраиваясь рядом со мной и окидывая взглядом унылое торжество.

Я лишь киваю, оцепенелый язык не дает говорить.

– Вот только жены Тёрка я нигде не видел, – добавляет Генри.

Отсутствие Марисоль на свадьбе понятно. Ее горе слишком большое, а скорбь безутешная.