В тени монастыря (СИ) - Юрий Раджен

Ярин заморгал. Что еще за Каркальщица?

- И чему только нынче детей в школах учат, - всплеснул руками Томаш, - что ж, эта притча будет сейчас весьма уместна и поучительна. Во времена отца Латаля, да взвеется его имя над всем Сегаем, жила женщина, имя которой никто уже не помнит, ибо народ прозвал ее Каркальщицей. "Мы, чародеи, произошли от самих дженов", - вещала она, будто не понимая, что тем самым сознается в родстве с бесовскими силами, - "разве мы ровня остальным? Что за вздор! Мы подчинили своей воле железо и пар, мы создали паровозы и пароходы, мы построили все, что есть на Сегае - так разве оно не наше? Разве мы должны, наравне со всеми, служить Церкви? А если так, если все будут жить одинаково, то какой резон учить заклинания, творить, изобретать? Предрекаю я - если Церковь победит, то исчезнут чародеи, остановятся поезда, начнется голод, и над городами Империи встанет мгла." Разумно и складно говорила Каркальщица - или, вернее, это бесы говорили ее устами. Но им не удалось смутить простой народ, этих чистых людей, искренних в своей вере. Народ явился к ее дому и потребовал убираться с имперской земли. Каркальщица отказалась, и тогда трудящиеся судили ее прямо на месте товарищеским судом, приговорил к смерти через разрывание на кусочки и тут же привел приговор в исполнение.

Томаш повернулся лицом ко всем собравшимся и встал.

- И он, наш великий народ, посрамил и Каркальщицу, и всех прочих злопыхателей. Наперекор логике и разуму, наперекор шептаниям бесов и козням Альянса - мы сделали это! Мы построили нашу страну на вере, а не на рассудке, и, погляди - никто не голодает, поезда исправно ходят, в домах горит свет, а чародеи трудятся, как им велит Церковь. Потому что вера - сильнее всего остального. И тебе не удастся ее поколебать.

На несколько мгновений наступило зловещее молчание.

- Ты юн, и твоя душа еще может быть спасена. Но спасение приходит лишь с покаянием. Властью, данной мне Церковью, я накладываю на тебя епитимью. Чтобы пресечь распространение вредных мыслей, и чтобы дать тебе почувствовать всю тяжесть твоего греха, никто не должен разговаривать с тобой - до тех пор, пока ты не принесешь покаяние перед Собором, перед людьми, которых ты пытался растлить своими бесовскими речами. Кто за?

В зале ровными рядами взметнулись руки.

- Кто против?

Руки исчезли.

- Воздержавшиеся?

Ярин уныло обвел взглядом помещение собора. В дальнем ряду он увидел руку, медленно и неуверенно тянущуюся вверх.

Это был Тарп.

Глава 15. Тень Монастыря

Штарна вынырнула из так надолго засосавшего ее болота воспоминаний и огляделась вокруг. В конечном итоге, все оказалось не так уж и плохо - может быть, ей даже стоило поблагодарить адвоката. Штарна опасалась Монастыря и не ждала ничего хорошего от Церкви - но, по крайней мере, пока, все выглядело лучше, чем лесоповал в Тролльих Землях. И даже лучше, чем околоток, где ее держали во время суда. Пусть небольшая, скорее даже крошечная, но отдельная келья, койка вместо нар... А это что? Штарна впервые обратила внимание, что ее руки и ноги привязаны к железной раме кровати бинтами так, что она с трудом могла почесать нос. До сих пор ей как-то не приходилось двигаться - видимо, она слишком устала за прошедшие недели суда. Ничего, здесь она явно отдохнет. И ненадолго это - из Монастыря, как правило, выписывались недели через две, это всяко меньше пятнадцати лет. Ничего, прорвемся! - попыталась взбодриться она.

Но бодрость не шла. Напротив, ее уныние лишь усилилось. Штарна старательно перечисляла в уме все преимущества своего положения по сравнению с каторгой и эшафотом, но потолок и стены кельи словно давили на девушку. Здесь все было монотонно, однообразно - даже глазу не за что было зацепиться вокруг, вся комната была погруженной в слабое, рассеянное голубовато-серое свечение маленьких оловянных ламп под самым потолком. Только тени по углам, и все. Тени... если долго смотреть на них, они начинали дрожать, шевелиться и как будто бы расти.

Скоро Штарне надоело думать. По ее телу медленно разлилась усталость, мысли путались, сознание было словно в тумане. Будто в Разлом заглянула, - почему-то подумала она. Захотелось спать. Почему бы и нет? Она закрыла глаза. Окружающего света было хоть и немного, но достаточно, чтобы пробиваться сквозь веки и мешать уснуть.

Вдруг через закрытые веки она увидела тень, мелькнувшую перед ее взором - резко, быстро, едва уловимо. От неожиданности Штарна вновь распахнула глаза. Та же комната, тот же равномерный тусклый свет, и ничего, что могло бы отбросить такую тень. Только вот... Что это там, справа? Она повернула голову - нет, ничего. В самом деле ничего, или оно успело прошмыгнуть налево? Сколько Штарна ни крутила головой, она не видела ничего необычного. Все как и раньше, но теперь она кожей, затылком чувствовала в келье что-то постороннее - темное, быстрое, ускользающее от нее. И это странное чувство холода, тьмы, смерти... откуда оно взялось?

Штарне сделалось жутко. Она начала метаться, пытаясь освободиться от связывающих ее руки бинтов. Она закричала от ужаса, потом еще раз, но, казалось, ее голос тонул в келье, не выходя наружу. Усилием воли девушка заставила себя успокоиться. Ее сердце бешено колотилось, и в голове забилась, словно рыба об лед, спасительная мысль: Киршт. Он спасет ее. Он поможет ей. Она почувствовала слабую вспышку надежды. Она снова оглянулась. Теперь ничего не металось на краешке ее поля зрения, но тени в углах кельи казались совсем живыми, дышащими.

Дверь в ее келью отворилась, пропустив узкую полоску света и старуху-монашку с сухим морщинистым лицом - из степных гоблинов, с карими, иногда словно вспыхивающими багровым, глазами, и тонкими, сжатыми в полоску губами. Старуха брезгливо вздернула свой крючковатый нос и, просунув руку под одеяло, вытащила оттуда судно.

- Что, потерпеть не могла? - презрительно спросила она.

Штарне было не до грубости монашки - пусть злобная и отталкивающая, она все-таки была человеком. Ну, гоблином. Все равно лучше, чем бесплотная и зловещая тень.

- Помоги мне, - слабо попросила Штарна. Отчего-то у нее совсем не осталось сил, - позови кого-нибудь, пусть меня переведут в другую палату, здесь...

Старуха, не говоря ни слова, выскользнула за дверь. Через несколько минут вместо нее зашел клирик, гном средних лет с невыразительным, бесстрастным лицом.

- Так-так-так, - меланхолично протянул он, внимательно рассмотрев Штарну, ощупав своими прохладными пальцами лицо, оттянув вниз нижние веки и заглянув в рот.

- Замечательно, - буднично проговорил клирик, явно не испытывая радости - впрочем, как и неприязни, - готова ли ты раскаяться, дитя мое? Рассказать мне о своих грехах?

- Я не совершала никаких грехов.

- Ты спуталась с бесами.

- Я... послушайте, я ни в чем не виновата.

- Ты выступила против Церкви.

- Не против Церкви, а против произвола. Церковь...

- Безгрешна. Ведь именно она определяет, что грех, а что - нет, и саму себя она в грехе не уличала. Но неважно. Твой знакомый на площади взлетел. Что это было?

- Я не знаю. Была метель, трудно было что-нибудь разглядеть.

- Метель, налетевшая изниоткуда? Просто так, с чистого неба? Некоторые из твоих знакомых уже признались, что видели полеты. Что это, если не бесовщина?

- Я не знаю.

- Они сказали, ты была знакома с этим парнем. Помогала ли ты ему в его черных делах?

- Нет.

- Не лги мне. Раскайся.

- Я ничего не знаю.

- Что ж, - ответствовал священник, - и голос бесов еще силен в тебе. Но ничего, скоро он затихнет, и ты сознаешься во всем. И тогда тебе станет очень, очень хорошо.

Он достал из складок своей серой рясы ланцет и вскрыл вену на руке девушки. Штарна отвернулась - от вида собственной крови, стекающей по руке в чашу на полу, ее замутило. И в этот же самый момент краешком зрения она вновь увидела какое-то движение. Тень снова была здесь. И Штарна могла бы поклясться, что она лакает кровь из чаши на полу.

***

Вспоминая истории и предания о Древних Богах, Киршт подошел к Щачинскому вокзалу. Нет, я по-прежнему не собираюсь никуда уезжать, - подумал он, с усилием заглушая трусоватый писк внутреннего голоса, раздававшийся каждый раз, когда он входил в этот огромный, обшитый мрамором зал с толстыми квадратными колоннами посередине. Здесь было людно и шумно: пассажиры сидели на немногочисленных лавках, читая газеты в ожидании своего рейса, шуршали промасленной бумагой, в которую были завернуты пирожки, куски жареной курицы или овощи, собранные в дорогу, деловито спешили на перроны по подземным переходам, неся чемоданы или волоча за собой сумки на колесах. Но Киршт пришел сюда не для того чтобы к ним присоединиться. Его не манили - совсем нет! - билетные кассы, и он не собирался становиться в конец змеящихся перед ними очередей. Табло расписания, стукающее табличками с названиями городов и номерами рейсов, тоже напрасно пыталось соблазнить его обещаниями поездки в Старомест или Кобылицы. Нет, он пришел в привокзальное кафе, где встречался с теми своими соратниками, которые не разбежались и не затаились. Такие встречи проходили здесь почти каждый день, и наверняка они были очень подозрительны - но, с другой стороны, на вокзале никогда не было недостатка в подозрительных типах.