Дьявол в быту, легенде и в литературе Средних веков - Александр Амфитеатров

— Полно, Аньоло, — сказал я, — страх тут не у места; лучше помоги-ка нам: насыпь поскорее assa foetida на угли.

Мальчик мой решился поднять голову; видя, что я смеюсь, он ободрился. Дорогой он уверял нас, что два чертенка бежали перед нами и прыгали то на крыши, то с крыш. Некроман клялся, что с тех пор, как он занимается этим искусством, с ним никогда не случалось ничего подобного, уговаривал меня присоединиться к нему, обещая от некромантии неисчислимые богатства.

— Любовные дела — пустяки, тщеславие, — говорил он, — и ни к чему не ведут.

Разговаривая таким образом, мы пришли домой. Ночью нам только и снилось, что демоны».

Итак, хотя по натуре своей черт смешной такой же пакостник, как черт угрюмый, но он менее опасен и вреден, а потому является как бы переходною ступенью к «доброму черту».

Противоречие между самым понятием «злого духа», с одной стороны, и «добра» — с другой, казалось, должно было бы помешать народу создать идею о добром черте, в контраст или в поправку к черту злому. Но не только народ, а и богословы не удержались от соблазна открыть двери этой примирительной идее. Одни считают, что дьявол может покаяться и обратиться к Богу, другие — что он непременно должен покаяться и обратиться. Притом не все дьяволы виноваты в одинаковой мере, а мера их первой вины предполагается пропорциональною их последующей злости. Ориген считает, что в великой битве между ангелами верными и отпавшими не все небесные духи приняли прямое участие, но многие вели себя выжидательно, сохраняя нейтралитет. Этих духов, которые «не были ни мятежными, ни верными Богу, но остались сами по себе», Данте встретил в преддверии ада при «жалких душах тех, кто прожил век ни славно, ни позорно». В путешествии св. Брандана упоминается таинственный остров, на острове — чудесное древо, а на древе — стаи птиц самой чистой, снежной белизны: эти птицы как раз и были ангелы падшие, но не порочные. Они не терпели никакой нарочной кары, но Бог исключил их из вечного блаженства. Угоне Альвернийский нашел подобных же ангелов в окрестностях земного рая, они поклонялись истинному Богу и по воскресеньям свободны были от своих наказаний.

Порядочный черт прежде всего услужлив. Он помогает людям в опасностях и нуждах совершенно добровольно, без всякого дурного намерения, не прося никакой награды или же довольствуясь самою малою. Примеров тому несть числа.

Порядочный черт — существо благодарное.

«Однажды зимою, — говорит старая немецкая хроника, — некоторый бедный черт, полузамерзший на страшном холоде, попросил приюта в доме рыцаря Бернгарда фон Штретлингера. Последний, тронувшись жалким видом черта, подарил ему плащ. Вскоре затем рыцарь отправился на поклонение святым местам. На возвратном пути он попался в плен и заключен был в тюрьму на горе Гаргано. Как вдруг является рыцарю тот самый черт, одетый в подаренный ему рыцарем плащ, и говорит:

— Я послан архангелом Михаилом, чтобы отнести тебя домой. Поспешим, потому что жена твоя собралась уже выйти замуж за другого.

И доставил рыцаря восвояси как раз вовремя, чтобы помешать беззаконному браку».

Многие другие рыцари и святые путешествовали тем же способом, без малейшего участия в том магических средств. Святой Антидий{419} (ум. ок. 411) ездил на черте в Рим, чтобы намылить голову тогдашнему папе за какой-то грешок против седьмой заповеди.

Многие черти поступали в услужение к порядочным людям и даже в монастыри. Конечно, услуги их были не всегда бескорыстными и могли быть очень опасны для хозяев. В VI веке св. Эрвей{420} поймал и уличил двух таких чертей: один служил лакеем в доме графа Элено, а другой — работником в монастыре святого аббата Majano. Оба сознались, что имели злые намерения. Вальтер де Куанси описывает черта, поступившего в услужение к одному богачу: он не только пытался совратить господина своего с пути истинного, но и покушался на жизнь его. Но нет правила без исключения, и некоторые черти в услужении вели себя на славу. Один черт, определившись лакеем к рыцарю, долго служил ему с величайшею верностью и преданностью; однажды даже спас господина и супругу его от верной смерти. Раскрыв, кто был слуга, рыцарь не посмел держать его более. «Сколько я тебе должен?» Честный черт спросил небольшую сумму и, получив, возвратил ее рыцарю с просьбою купить на эти деньги колокол для одной бедной церкви. Это — рассказ Цезария. По свидетельству Тритемия, другой черт долго служил у епископа Хильдесгеймского. В одном старом итальянском житии мы находим черта монастырским служкою; он работал с величайшим усердием и аккуратностью, отвечая трудом своим за десятерых слуг. «Поэтому в одно мгновение он накрывал на стол и убирал со стола, подметал трапезную, мыл посуду и в таком же роде исполнял многие другие услуги; больше того: при первом благовесте к заутрени он брал палку и стучал в двери келий, торопя заспавшихся иноков идти в церковь на молитву». О таком же черте-служке во францисканском монастыре города Шверина рассказывает немецкий летописец Бернард Хедерих{421} (XVI век). Уходя из монастыря, черт в награду за честную службу попросил только то, что раньше выговорил: пеструю одежду с бубенчиками.

Добрые черти умеют быть полезными и на другие манеры. Благодаря пари одного из них с архангелом Михаилом, кто выстроит церковь красивее, возник в Нормандии храм на Mont St. Michel. Другой был настолько великодушен, что научил св. Бернарда семи стихам из псалмов, повторяя которые ежедневно человек обеспечивает себе рай. Третий, даже без всякой о том просьбы, перенес душу больного рыцаря в Рим и Иерусалим и тем вернул ему здоровье. Все это, конечно, были черти высших степеней, черти-нобили, одаренные могуществом, соответственным их рангу. Добрые черти из адской мелочи по-мелочному и добры. По Цезарию, один черт сторожил виноградник за одну корзину винограда. Известный историк запорожской старины Д. Эварницкий{422} сообщает такую легенду: «Жил когда-то между запорожцами один кузнец, да не такой кузнец, какие теперь повелись, — пьянюги да мошенники, — а кузнец настоящий, честный, трезвый человек, еще старинного завету. И ковал он коней чуть ли не на всю Сечь. Чуть свет, а он уже в кузнице, уже и „гукает“ молотом. Только сколько он ни делал, сколько ни годил себе и казакам, а все бедняком был: ни на нем, ни под ним. В кузнице его всегда висело две картины: на одной срисован был Господь Иисус Христос, а на другой намалеван чертяга с рогами; первая картина прибита была на стене, что прямо против дверей, а вторая — на стене, что над дверьми. Так вот войдет, бывало, кузнец в кузницу, то сейчас же станет лицом к иконе и помолится Богу, а потом обернется назад и плюнет черту, да и плюнет как раз в самую рожу. Вот так он и делал каждый день: Богу помолится, а черту плюнет. Однажды вот приходит к этому кузнецу парняга, здоровый, красовитый, с такими черными усами, что они так и „вылискуются“ у него; а на вид несколько смугловатый. Кузнец пожаловался гостю на плохие заработки, а тот предложил ему бросить кузницу и заняться новым ремеслом: старых людей переделывать на молодых. „Неужели можешь?“ — „Могу!“ — „Научи меня, спасибо тебе!“ — „Э, не хотелось бы мне, но жаль уж очень тебя. Так вот же что: пойдем вместе по свету, посмотришь ты, как я дело делаю, то и себе научишься“. — „Пойдем“. Вот и пошли они. Идут-идут; приходят в одну слободу и сейчас же спрашивают: „А что это, панская слобода?“ — „Панская“. — „А есть тут пан?“ — „Есть!“ — „А что он, старый или молодой?“ — „Да лет с девяносто будет“. — „Ну, вот это и наш; идем к нему“. Сторговались с паном помолодить его за тысячу рублей. Тогда тот молодой парняга взял долбню, „ошелешил“ пана по лбу, изрезал его на куски, покидал те куски в бочку, налил туда воды, насыпал золы, взял весилку да и давай все это мешать весилкою. Мешал-мешал, мешал-мешал, а потом плюнул-дунул да как крикнет: „Стань передо мною, как лист перед травою!“ Тут по этому слову из бочки выскочил такой молодец, что аж любо на него посмотреть, молоденький-молоденький, как будто ему лет семнадцать. Получил парняга тот деньги, часть дал кузнецу, а часть зарыл зачем-то в курган. Так переделали они в молодых еще несколько панов и паней. Вот кузнец видит, что наука того парня не особенно мудра, и говорит сам себе: „Э, кат тебя бери! Я и сам теперь могу то же самое сделать!“ Положились спать. Вот только что наш парняга заснул, а кузнец поднялся да и ушел. Нашел старого пана, охочего помолодеть, и принялся мастерить, как выучился: взял долбню, убил ею пана, изрезал его на кусочки, побросал те кусочки в бочку, налил туда воды, насыпал золы, взял весилку и давай мешать. Мешал-мешал, мешал-мешал, а потом как свистнет, как крикнет: „Стань передо мною, как лист перед травою!“ А оно ничего и не выходит. Он вновь мешает; мешал-мешал, мешал-мешал — пот беднягу прошиб, и снова крикнет: „Стань передо мною, как лист перед травою!“ И снова ничего не выходит. Он и в третий раз, и в третий не выходит. Что тут делать? А дети убитого пана пристают, чтобы кузнец воротил им отца, а не воротит, то в Сибирь зададут. „Погодите, — говорит кузнец, — стар он чересчур, не вскипел!“ Да снова мешает. Вот уже и ночь обняла его; устал бедный кузнец, сел и задумался. Коли кто-то торк его за руку! Оглянулся кузнец, а это парняга тот с блескучими глазами и черными усиками. „Чего это ты, дядько, так зажурился?“ — „Э, голубчик мой сивый, выручь из беды! До веку не забуду!“ Задумался парняга, а кузнец все просит. „Ну, вот что: я тебе помогу, только дай мне один зарок“. — „Какой твоей душе угодно, такой и дам; что же именно тебе нужно?“ — „Да что? Не будешь ты плевать вот на ту картину, которая висит у тебя в кузнице над дверьми?“ — „Да это та, что черт на ней намалеван?“ — „Та самая!..“ Понял тогда кузнец, что у него за товарищ и какая у него наука… Ну, что же было делать? „Не буду, до веку не буду!“ С тех пор перестал кузнец плевать черту в рожу, с тех пор люди и пословицу сложили: „Бога не забывай, да и черта не обижай“. Это сделалось между запорожцами, а от них уже и к нам перешло…»