Чёрный смерч - Святослав Логинов

– Это те существа, которые подобно тебе, да и всем, очутившимся в пещере, отдали своим родовичам все силы до самой последней капли. Пусть ненависть выдохлась, но у них остался долг. ИХ долг, Ромар! Неужели ты веришь, что они станут помогать тебе мирно, без грома и пламени делать землю, на которой не будет мэнков? Чем они опоили тебя, Ромар? Они начнут делать землю, на которой не будет людей!

– Именно этим они и будут заниматься, – согласился Ромар. – Неужели ты думаешь, что они согласились бы делать что-то, идущее во вред их народу?

– Тогда я просто ничего не понимаю, – устало произнесла Уника. – Объясни всё простыми словамиили пусти – я пойду дальше.

– Тут нет ничего странного. – Ромар улыбнулся своей всегдашней белозубой улыбкой, которая так хорошо помнилась Унике. – Ты же знаешь, что если зачерпнуть у предвечного столько силы, как собираемся сделать мы, то отдача разобьёт вдребезги всё мироздание. Но ведь эту силу тоже можно направить на полезное дело! Так что после нашего набега на предвечного появится не один, а два нижних мира. Они будут совершенно одинаковы, только в одном не будет мэнков, а в другом – людей. Если бы мы могли, то сделали бы целую цепь миров: для согнутых, для горных великанов, для диатритов и даже для ночных карликов. Так или иначе, все они достойны жизни. Жаль, у нас не хватит ни сил, ни умения, чтобы сделать такую работу. Поэтому все остальные маги, кроме людей и мэнков, остались в пещере. Позаботься о них. Конечно, Баюн объяснил Турану, что надо будет сделать после нашей смерти, но всё-таки проследи за ним, ладно?

– Почему после смерти? – удивилась Уника, только что с лёгким сердцем хоронившая себя саму.

– Неужто ты думаешь, что хоть кто-нибудь из нас сможет вернуться оттуда?

– Тогда вместо тебя пойду я. Ты нужней роду.

– Я больше не нужен даже самому себе. – Ромар улыбнулся. – Думаешь, я не помню, что было в те месяцы, когда я пускал слюни, словно младенец, начинающий гулить? Нет уж, я счастлив, что у меня появилась возможность ещё час прожить по-настоящему, и за этот час я с радостью отдам бессчётные века прозябания в пещере Баюна.

– Но ведь мэнки всё равно останутся где-то, – тревожно возразила Уника. – И то, что собираетесь сделать вы, означает лишь отсрочку нового столкновения…

– Не знаю, как вы сможете встретиться, но, если через тьму поколений ни люди, ни мэнки не поумнеют и не научатся жить в мире с соседями, – медленно произнёс Ромар, – значит, ни те ни другие не имеют права на жизнь. Но я верю, что со временем люди станут мудрее и поймут, что главное не племя, не род и даже не человечество, а жизнь. Слепой Матхи понимал это, хотя и не сумел распорядиться своим знанием. Одно дело – знать, что есть нечто более важное, нежели род, совсем иное – поступиться родовичами ради чего бы то ни было, пусть даже и более важного. – Ромар улыбнулся виновато и неловко закончил: – Должно быть, тебе кажется, что у меня начался бред.

– Почему? – удивилась Уника. – Это как раз я понять могу. Мне тревожно за потомков. Где они научатся терпимости, если будут жить в мире, безраздельно принадлежащем людям?

– Но зато у них не будет и ненависти к чужакам. Я уже говорил, ненависть – чувство, которое выдыхается со временем. А терпимости поучиться ещё будет где. Воины с косами ни с кем мира иметь не хотят. Охотники за мамонтами – тоже не мёд лесной. А ведь и те и другие – настоящие люди, они из нашего мира никуда не денутся. Подумай об этом. Впрочем, это дело не сегодняшнее, и вряд ли кто на свете доживёт до тех времён. А пока – готовься предвечного усыплять. Кстати, вот и хозяин возвращается.

В молочной мгле обозначились разом две невысокие тени, затем одна из них превратилась в Баюна. Мохнатый волшебник шёл, косолапо переваливаясь, и вёл за руку бледного и исхудавшего Рона.

При виде Уники лицо мальчика оживилось, губы дрогнули. Кажется, он что-то сказал, но туман, заложивший уши, не позволил йоге расслышать хоть слово. Здесь ей были доступны лишь молчаливые мысленные слова, которые умели произносить Баюн и Ромар.

– Баюн, где ты его сыскал? – воскликнула Уника.

– Это не я, – честно ответил малорослый чародей. – Это вот он. – Баюн снял с плеча у мальчика странного уродца – безглазого мохнатого слизняка. – Этот чудик мальчишку три месяца разыскивал, а потом к Ромару привёл. Так они и сидели втроём, пока сначала я Ромара не пробудил, а уж тот мне о вашем шаманыше рассказал. – Баюн опустил червяка на землю, и тот, судорожно сокращаясь, пополз прочь, время от времени очень знакомо грумкая.

– Так что забирай своего потеряшку, – закончил Баюн, подталкивая мальчика к йоге.

– Ты забыл, Баюн, мы теперь оба потеряшки. Ему дорогу назад не найти, и мне – тоже. Так что всё-таки не судьба нам возвращаться.

– Вот ещё! – вмешался Ромар. – Дорогу назад найти – дело нехитрое. Твой бубен гремит так, что только глухой не услышит.

Уника вслушалась в мёртвую, непроницаемую тишину и ничего не сказала.

– Береги этого мальчика, – прозвучал в голове наказ Баюна. – Он три месяца в верхнем мире пробыл, а сердца не уронил. Вырастет – знатный шаман будет.

– Ну всё, – проговорил Ромар. – Нам пора. Времени осталось мало, да и люди измаялись… – старый волшебник кивнул в сторону терпеливо ожидающих людей и мэнков.

Ромар обнял Унику, и та ткнулась лицом ему в плечо, радуясь, что никто не может видеть, как сухоглазая плачет.

Ромар осторожно отстранил Унику от себя, дал знак своим восьмерым товарищам и немедленно, словно белая мгла ожидала этого шага, исчез из глаз. Один за другим люди и мэнки пропадали в глухом тумане. За всё время они не сказали ни слова, лишь последний из мэнков, прежде чем нырнуть в туман, оглянулся назад и улыбнулся Унике и Рону. Улыбка у него была совершенно человеческая, и широкий рот ничуть не портил её.

– Идём, – проговорил Баюн, – я выведу вас к вашим телам.

Они прошли совсем немного, Баюн остановился и сказал:

– Закроешь глаза, сделаешь один шаг и очутишься дома. Только бубен сразу не бросай, чтобы я успел отвести твоего мальчика. Минуты две, не больше.

– А потом? – осмелилась спросить йога.

– Потом я пойду на помощь к твоему учителю.

– Это не моя битва, но на земле у меня не осталось ничего, что я мог бы назвать своим… разве что пещера. Но ведь ты позаботишься о стариках, оставшихся там?

– Конечно…

– Тогда мне совсем не о чем жалеть. Иди и не удивляйся, если получишь от меня ещё один подарок. Ну да это – сама увидишь…

Баюн легонько подтолкнул Унику, та шагнула и разом осознала себя сидящей возле потухающего костра. Бубен в онемевших руках пел, звенел и трещал, и йоге пришлось приложить немало стараний, чтобы ничто в его звучании не изменилось.

На всякий случай Уника била в тугую кожу и трясла погремками с четверть часа, затем вскочила от остывающего кострища, спешно собралась и, продираясь сквозь еловый подрост, кинулась к пещере. Напряжённым колдовским чутьём она чувствовала смятение, охватившее лёгких духов, древяниц, мелкую лесную нежить, курчавок, забившихся под камни. С миром творилось небывалое, и всякий, в ком было хоть немного магии, затрепетал в страхе перед неизмеримостью явившихся сил. И в то же время в нормальном мире ещё и на волос не произошло никаких изменений. Так же светило осеннее солнце, дзенькала в орешнике неунывающая синица, так же плыли в безветренном воздухе последние паутинки. Не вяжется всеобщая благодать с картиной рушащегося мира. В такую минуту нужны гром и молния, и чёрный смерч над горизонтом. Впрочем, йога знала, что за чёрным смерчем дело не станет.

На малой поляночке возле подземного лаза Уника увидела Турана. Искажённый дух выгуливал Рона. Несколько шкур, которые отныне бывший старшина не смел драть, были вынесены наверх, и мальчик уложен на них, чтобы мог погреться на скупом осеннем солнышке.

– Баю-бай!.. – порыкивал демон, отгоняя от любимца комаров целой, выдранной с корнем рябиной.

Земля кругом, седая волчья шкура и сам мальчик были усеяны осыпавшейся ягодой и начавшим буреть листом.

У йоги оборвалось сердце. Значит, тут ничего не изменилось, она вернулась, а Рон по-прежнему в верхнем мире, к великой радости звероподобной няньки. Но, подойдя ближе, она увидела, что мальчик просто спит, как спит всякий нормальный человек. Брови его хмурились и глаза бегали под закрытыми веками – очевидно, шаманышу виделся сон.

Не сдержав стона, Уника без сил опустилась на землю.

Роник вздохнул во сне, повернулся на бок, сел и лишь затем открыл глаза. И так было странно видеть на его лице живой, понимающий взгляд, что сперва показалось, будто на Унику смотрит совсем другой человек, повидавший и испытавший куда больше, чем должно приходиться на долю семилетнего мальчугана.