Чёрный смерч - Святослав Логинов

Здесь на высоком, продуваемом всеми ветрами холме, Уника с утра развела костёр. Натаскала валежника как следует, с запасом, хотя потом некому будет поддерживать огонь. Отложив кремни, долго вытирала пламя, чтобы огонь был чистый, какой всего лучше подходит для небывалых дел. Раскидывала обереги да амулеты, фигурки чуров и прочие идольца. Старалась, хотя и знала, что от этих мелких ухищрений ничего уже не зависит. Или она сделает, что задумала, или не сделает, а от бобов и мышиных косточек мир не изменится.

Когда валежины прогорели, оставив после себя исходящий голубым жаром уголь, йога разложила поверх бегающих всполохов травы, немалый запас которых принесла с собой, да и здесь не поленилась поднабрать. Тайное искусство, мужское, йогиням неведомое и запретное для них, но Унике уже дважды приходилось заниматься такими делами. Впервые – давным-давно, когда надо было помочь вздумавшему камлать безрукому учителю. Второй раз – совсем недавно, во время похода за нефритовым ножом. Не так это трудно – древней ухваткой развести чистый огонь, пряными травами вызвать душистый, кружащий голову дым. Легко протянуть руку за бубном, провести согнутыми пальцами по чуткой коже. Тяжко ступить в верхний мир, особенно тому, кто знает, что возврата не будет, но не ведает, сможет ли он сделать там хоть что-нибудь.

Судьба шаманыша Рона стояла перед внутренним взором самонадеянной йоги.

Когда-то прежняя йога Нешанка сказала при ней: «Женскую руку можно различить даже среди странных существ и морских гадов». Точно так же можно различить и мужскую руку. Ни одна женщина никогда не сможет стать шаманом. Шаман – это тот, кто ходит в верхний мир и возвращается оттуда, а женщине это не дано. Уйти – можно, назад вернуться – нет. Уника понимала это и была спокойна. Боялась лишь, что не сумеет закончить задуманное.

Одурный дым щекотно коснулся ноздрей, заслезились широко распахнутые глаза. Ничего, сухоглазая, хоть перед концом ты поплачешь…

Уника погрела бубен над углями, ласково коснулась пальцами звонкой кожи, провела ногтями, вызвав тонкий скрип, потом резко, без тени сомнения ударила первый раз: «Бум! Тр-р-р!»

Бубен был старый, найденный среди вещей Ромара. Много лет лежал он без дела, но Уника знала, что Ромаровы вещи силы не теряют. И она, ожидая, пока откроется путь, заставляла звонкий круг гулко вскрикивать и рассыпаться костяным смехом брекотушек.

Зачем она это делала – Уника сама не могла сказать. Должно быть, потому, что так делали всегда. Бубен нужен шаману, чтобы по его звуку найти обратную дорогу в оставленное тело. Жаль, что женщина, даже с бубном, эту дорогу найти не сумеет. Так что и бубен ей ни к чему, разве что оповестить весь верхний мир: «Я иду!»

Колдовской дымок щекотнул ноздри. Звон бубна слился со звоном в ушах. Резкие движения рук – два кряду удара, затем вскинуть руку и мелко потрясти бубен – казались чужими и ничуть не мешали думать. Уника вспомнила, как она сидела вот так же, когда Ромар перед походом на Кюлькаса ходил в верхний мир. Перед ней тогда тоже открывалась дорога, но Уника не тронулась с места, зная, что вернуться не сможет. А Ромар так и не рассказал, что видел он в тот раз. Сказал лишь, что встретил врага и говорил с ним. Странное место – верхний мир, там невозможно сражаться, а по-настоящему убить там может лишь предвечный властелин. Зато здесь, в мире вещественном, предвечный оказывается уязвим. Страшно, что настоящий мир – это место, где все убивают всех и миротворец Баюн должен скрываться в пещере от жизни, которую он так любит.

И был ещё один костёр, вспомнившийся в эту минуту. Костёр, который она разожгла на последнем привале, прежде чем пойти и убить владыку вод. Тогда ей казалось, что наступил последний день жизни, Возможно, она не смогла бы сделать задуманного, но сын, ещё не родившийся, толкнул её, напоминая, что надо спешить.

С тех пор и до сегодняшнего дня Унику связывала с сыном невидимая ниточка. Конечно, йога не могла, как это умудрялись некоторые колдуны, разговаривать за три дня пути, она не умела подобно Баюну заглядывать за горизонт, но Таши она чувствовала всякий миг. Недели через полторы после того, как они расстались, Уника проснулась среди ночи от боли и страха. Больно было не ей, беда случилась с Таши. По счастью, всё кончилось быстрее, чем йога успела натворить глупостей. Страх ушёл, опасность исчезла. Уника знала, что Таши ранен, но это не мучило её так сильно, как таинственная опасность. Рана, даже тяжёлая, – дело обычное; мужчина должен сражаться и получать раны. Главное, что неведомое, угрожавшее её сыну, исчезло, Таши справился с таинственным врагом сам. А что сам был ранен, то в такой победе больше чести.

С кем бился сын, Уника так и не поняла. Это не был выходец из потустороннего мира, его колдунья почуяла бы сразу. Но и на обычного зверя ночной убийца не походил. Было в нём холодное безразличие, свойственное змеям и большим рыбам. Такую хладнокровную свирепость Уника встречала лишь однажды, когда была ещё совсем малой девчонкой. Пацанва купалась в Великой, и, хотя родители не велели заплывать на глубину, запрета, конечно, никто не слушал. Купание закончилось горем – неожиданно вода в реке взбурлила, а Шилко – Уников одногодок, вскрикнул и исчез среди бурунов. Мальчишку уволок на дно большой сом. Сома ловили три дня, с плотов, подманивая на тухлого кролика. Наконец он прельстился приманкой, и четырехжальный, из сухого терновника выточенный крюк впился ему в нутро. Сутки рыбина таскала по реке плот с четырьмя рыбаками, и всё-таки люди пересилили и вытащили ещё живую рыбину на отмель. Там её убивали долго, напоказ, стараясь доставить как можно больше мучений, чтобы все – видимые и невидимые, звери и всякая нежить – знали, что бывает с теми, кто осмелится тронуть человека. Есть убитую тварь никто не стал, её сожгли на камнях, как врага. Случай этот запомнился надолго. Если бы дикий бык или медведь убил охотника, ничего подобного не было бы. Сошлись двое сильных, честно сражались, и один из них погиб. Жаль, что судьба отвернулась от человека, но охотник знал, на что идёт. А рыбе, утянувшей младенца, волку, что загрыз женщину, – мстят, хотя рыба этого не понимает.

Той же расчётливой кровожадностью пахнуло на Унику и во время ночной битвы. Но не рыба же набросилась на Таши среди ночи? Ну да ничего, вернётся – расскажет.

А вот о том, что селение снова в осаде, Таши её не предупредил. Видно, не слишком взволновала его эта напасть, понадеялся на вождя и Калюту. Мол, трижды мэнки были побиты, значит, не миновать и четвёртого. Его дело – лук и копьё, а голова пусть болит у ведунов.

Уника криво усмехнулась. Странно, о чём думал Баюн, когда предлагал ей не вмешиваться, холодно наблюдать за схваткой, предоставив побеждать сильнейшему? Неужели возможно, чтобы мать спокойно смотрела на гибель сына и рассуждала при этом о каком-то праве на жизнь для убийц её ребёнка? Сначала надо помочь Таши, а когда не станет мэнков, то можно будет и порассуждать.

Тьма сгустилась кругом, сладко поплыла голова, тени обрели плоть, а вещи исчезли или исказились. Уника ступила на путь без возврата. Здесь, в краю магических сил, продолжит она свою борьбу. Прежде в верхнем мире никто не сражался, тут могли убивать только предвечные властелины, а шаманы поднимались сюда лишь ради знания. И вот теперь непреклонная йога явилась, чтобы совершить самое страшное преступление – она пришла разбудить последнего из додревних чудищ. Только у предвечных властелинов есть сила, способная сокрушить мэнковское племя, и эту силу колдунья вознамерилась обрушить на врага.

«Такой мощью горы двигать надо, звёзды с неба сводить», – сказал когда-то Ромар. Что ж, она передвинет горы, опрокинув их туда, где сегодня мирно стоят селения мэнков. Легко быть мирным, когда половина мужчин ушла воевать чужую землю! Она зальёт звёздным огнём их леса и долины, спалит дома, раздавит их жён и пащенков, чтобы ушедшим на войну было некуда вернуться, неоткуда получить подкрепления, незачем воевать. Хочешь победить навсегда – бей по детям! Не она придумала этот закон. Унике хорошо запомнились рассказы, как Тейко топором рубил младенцев разбитого рода согнутых, и, не подоспей вовремя Ромар, то и украденных человеческих детей – Лишку и Тину постигла бы таже участь. А походы на диатритов, в которых уже дважды участвовал её сын, – разве это не то же самое? Разгромить гнездо хищной птицы, переколотить яйца и подстрелить проклятую диатричью суку, что шепчет над яйцами свои наговоры. Сын рассказывал, что эти тварюги непременно оказывались беременными. Почему-то враги всегда плодятся, словно камышовые кошки.

Легенды говорят, что предвечный властелин Хоров, просыпаясь, принимает облик огненосной тучи или пышущего пламенем чудовища с козлиной головой. Когда Хоров летит, он застилает половину неба, и от взмахов мглистых, напоённых молниями крыльев рождаются бури и ураганы. Редко кто может уцелеть, если над ним пролетел владыка воздуха.