Великая судьба - Сономын Удвал

— Нойон, этот ваш Максаржав не так глуп, напрасно вы думаете, что он будет слепо повиноваться нам.

— Ну что ж, если откажется подчиняться, мы уничтожим упрямца.

— Это мы всегда успеем сделать.

— Вы от него так ничего и не добились. На ваше место пришлют другого чиновника. А вы знаете, что он написал обращение и, говорят, монголы знают его почти наизусть? Не давайте никому с ним свиданий! Не разрешайте никаких передач!

— Я не думаю, что мы здесь чего-нибудь достигнем...

— Послезавтра из Пекина прибудет курьер. Он привезет какое-то распоряжение. Знаете монгольскую поговорку: «Взял и вытолкнул языком сало, попавшее в рот»?

— Поговорку-то слышал, да к чему она тут, не понимаю...

— Ну так вот. Может случиться и такое: несмотря на то что верные люди, такие, как мы с вами, всячески охраняют завоеванное, мы потеряем Монголию, что называется, вытолкнем языком сало, попавшее в рот.

— И кому же оно достанется, это сало?

— Может, никому, а может, и Стране Восходящего Солнца, ведь японцам ни силы, ни хитрости не занимать.

— Надо, чтобы об этом доложили амбаню...

— Амбань знает все лучше меня, он трижды умен: от рождения, от знаний и от хитрости.

— Так чего ради мы нянчимся с этими вояками? Не проще ли отправить этих двух «героев» на тот свет?

— Так-то оно так... Иностранные державы только и ждут удобного случая, чтобы разделить и проглотить Монголию... А Срединное государство не в состоянии воевать со всеми. Монголию и то с трудом одолели.

— Нойон, я, низкий раб, благодарен вам за то, что вы снизошли до разговора со мною. И вот что я хотел вам предложить: вам нужно золото?

— Что? Какое золото? Мне нужно не золото, а земля, мне нужны просторные монгольские степи, и тогда все золото — и под землей, и на земле — мое! Тогда я буду богат и братья мои разбогатеют.

Чиновник насупился. Оп-то надеялся доставить удовольствие нойону и заручиться его покровительством, тогда ему будет позволено все что угодно — грабить и убивать... «А может, этот нойон просто жеманится, сначала говорит: мне ничего не надо, а потом преспокойно заберет золото?» — подумал китаец.

— Ваша светлость, не холодно ли вам? — спросил он.

— Да нет, ничего. Принеси-ка ты хворосту с Толы.

— Сию минуту. — Он хотел было выйти, но остановился на полпути и сказал: — Ваша светлость, я забыл вам доложить... На двери дома, где я живу, вчера ночью наклеили вот это. — И он подал нойону листок бумаги.

Тот прочел: «Если вы осмелитесь покуситься на жизнь Хатан-Батора Максаржава и Манлай-Батора Дамдинсурэна, мы, монголы, вам отомстим за это».

Нойон в ярости бросил на землю листок.

— Гнусная бумажонка!

Максаржав и Дамдинсурэн уже несколько месяцев сидели в тюрьме. Манлай-Батор тяжело заболел. Все тело у него отекло, он дышал с трудом, отказывался от пищи и воды. Максаржав, посоветовавшись с товарищами, отдал охраннику золотое кольцо и попросил:

— Помоги нам, достань мяса, бульона и лекарство. Позови лекаря. И дай знать нашим, что Дамдинсурэн серьезно болен.

Охранник забрал кольцо, по ничего не сделал. Зато другой охранник, не взяв ничего, принес лекарство. Три дня Дамдинсурэну как будто было полегче, но потом опять состояние его ухудшилось.

— Был бы здесь Ванчигсурэн, сразу бы вылечил. Он только пощупает пульс, и вроде легче станет, — сказал Максаржав.

Ванчигсурэн был его земляк. Он бывал с пим и в походах. Иногда Ванчигсурэн, тихонько выйдя из казармы, шел собирать травы, и однажды его чуть не схватили китайцы. Хоть Вапчигсурэн и был ламой, но ходил всегда с ружьем, не раз участвовал в перестрелках и из всех сражений выходил невредимым.

На первом допросе Дамдинсурэну заявили:

— Ваши баргуты — давние подданные Китая, так что напрасно ты пытался поднять восстание. Ты подаешь дурной пример! — И его принялись бить.

— Никогда мы не были подданными Китая, — возразил Дамдинсурэн.

— Погоди, скоро ты заговоришь иначе! Ну-ка, пиши по-монгольски...

Он отказался, и его снова стали жестоко избивать.

Однажды Дамдинсурэн сказал Максаржаву:

— Подумайте о Монголии, Максаржав, и постарайтесь остаться в живых. Мы не должны уступить китайцам! Максаржав, дорогой, знайте: я не выдал никого из товарищей, по передал ни слова из наших бесед...

— Я верю вам. Но меня беспокоит, что вы теряете силы. Должно быть, этот Жамьян очень мучил вас...

— Ничего, Максаржав, теперь мне и смерть не страшна — я знаю, что есть борцы за счастье Монголии, и мне не страшно умирать. Если останетесь в живых, позаботьтесь о моих детях. Я роздал во все аилы заверенные моей печатью справки о том, что с жителей нашего хошуна не следует брать налогов. Я хотел бы умереть молча, без единого стона. Чтобы не доставить радости гаминам. Когда меня не станет, известите мою семью. Я хочу подняться, — сказал он.

Максаржав помог ему приподняться на постели. Вошел гамин.

— Дамдинсурэна на допрос!

— Он не может, он болен.

Гамин подошел поближе, посмотрел на Дамдинсурэна и выбежал. Вскоре явился следователь.

— Если бы ты признал свою вину, то не страдал бы так.

Дамдинсурэн молча рукой указал на стену, точно хотел сказать: «Я не хочу умирать на их глазах лежа». Максаржав понял его жест и вместе с товарищами помог Дамдинсурэну подняться.

— Я хочу умереть стоя, — только и смог вымолвить Дамдинсурэн. Он привалился к стене, и жизнь покинула его.

Как тяжело видеть страдания верного друга и не иметь возможности помочь ему — видеть, как он погибает у тебя на глазах!..

Когда гамины пришли за телом Дамдинсурэна, Максаржав заслонил его:

— Не отдам вам тело друга! Пусть его похоронят монголы!

В камеру вбежали офицеры, по Максаржав в бешенстве вытолкал их.

— Тогда убейте и меня и выбросьте нас отсюда вместе! Если вы еще сохранили хоть что-то человеческое, приведите сюда монголов! — потребовал он. Остальные узники встали стеной, заслонив обоих полководцев, живого и мертвого. Гамины удалились. Только вечером появились два монгола с носилками, они положили на них тело Дамдинсурэна и вышли, ни словом не обмолвившись с заключенными.

Шел последний зимний месяц. Максаржав сидел на мокром полу тюремной камеры. После смерти Манлай-вана его мучила бессонница, он извелся от горьких дум. Однажды заключенные услышали выстрелы и шум, доносившиеся снаружи. Узник, лежавший рядом с Максаржавом, спросил:

— Хатан-Батор, что бы это могло быть? Уж не началась ли шамбалайская война[Шамбалайская война — война буддистов с иноверцами. Здесь в значении «великая освободительная война».]?

— Если бы это были наши, они освободили бы нас. Нет, это что-то другое. Может быть, гамины удирают? Встаньте-ка, кто помоложе, посмотрите, а вдруг дверь не заперта?

Дверь и в самом деле оказалась не заперта, мало того — в тюрьме не было ни одного гамина. Заключенные выходили из камер, окликали друг друга. Кто-то спросил: «А где же Хатан-Батор?» К нему бросились сразу несколько человек.

— Пойдемте, мы поможем!

— Ничего, ничего, до ворот я сам дойду потихоньку.

Когда Максаржаву стало известно, что с востока границу перешли белые, он понял, что это они прогнали гаминов. «Значит, Монголия заключила союз с белогвардейцами. Гаминов прогнали, но кто знает, как обернется дело, когда белые дойдут до границ Советской России? Двое топчут подметку одного сапога... Когда же нам-то станет легче?

— Как там наши семьи?

— Говорят, уничтожены поголовно, — ответил какой-то парень.

Но тут словно из-под земли появился Жав, ведя в поводу запасного копя. С ним были еще двое. Он спешился и сказал:

— Максаржав-гуай, я приехал за вами. Белые в Хурэ. Еще двое наших поехали выручать товарищей из другой тюрьмы.

— Да не смогу я ехать верхом, тяжело мне...

Они хотели было помочь ему взобраться на коня, но даже с помощью Жава он не смог сесть в седло, и они пошли пешком, ведя копей за собой. «Белые, завладев Хурэ, непременно постараются повернуть дула своих орудий на север, — размышлял Максаржав. — Китайцы теперь, уж конечно, не вступят в союз с ними. Когда начнутся новые бои на границе, что нам-то делать? Я измучен и устал... Да и стоит ли сейчас продолжать борьбу? С кем и за что?»

— Вы устали так же, как и я, — сказал он своим провожатым. — Идите по домам, оставьте меня. Я поеду дальше с Жавой.

— Ну что вы, мы проводим вас еще немного.

— Нет-нет, не нужно. Эх, жаль, столько товарищей не дожили до освобождения. — Он остановился, чтобы передохнуть.

По дороге им то и дело попадались трупы — то были и китайцы, и монголы.

— О боже! Что с нами будет? Кругом горе! — вздохнул кто-то.

— Этого забывать нельзя! — твердо произнес Жав.

Путники опять остановились.

— Отдохните и приезжайте к нам, — сказал Максаржав. — А теперь все, дальше мы поедем одни. Разъезжайтесь по домам, набирайтесь сил для новой борьбы. Не пришло время прятать стрелы в колчан. Мы с вами еще встретимся.