Великая судьба - Сономын Удвал

Вот сюда-то, к озеру Тэрхийн-Цаган, и направлялась Гунчинхорло. Она ехала по безлюдной долине и мечтала о том, что скоро увидит озеро Цаган и родное кочевье. Долго шла она по степи, останавливаясь лишь на ночлег, а по ночам лежала без сна, зажав в руке повод верблюда.

Она дошла до реки Хар-Бух, напоила верблюда и вдруг увидела вдалеке аил. Вечернее солнце уже золотило вершины гор, когда она наконец добралась до жилья. Боясь собак, она, не доезжая до первой юрты, уложила верблюда на землю и взобралась на него. Усталое животное едва поднялось с земли, хотя ноша у него была очень легкая.

Хозяйка аила издали заметила девушку и вышла ей навстречу, отогнав собак. «Хорошенькая, только плохо одета», — отметила она, привязывая собак. Хозяйка была ровесницей Гунчмн-хорло.

Пригласив гостью в юрту и спросив, согласно обычаю, о здоровье, она принялась готовить чай. Юрта была небогатая, но, судя по всему, здесь жили трудолюбивые люди. Услышав, что гостья едет на озеро Тэрхийн-Цаган, хозяйка сказала:

— Ну что же, доберешься, верблюд у тебя неплохой.

— Я очень устала, — пожаловалась Гунчинхорло.

Она хотела было рассказать хозяйке юрты обо всем, что с ней приключилось — эта женщина располагала к себе и вызывала доверие, — но так и не решилась. Женщина дала ей немного супу из вяленого мяса.

— Мой муж сражается в войсках Батор-вана. Я одна. Переночуй у нас, можешь и отдохнуть день-другой.

Услышав это предложение, Гунчинхорло обрадовалась, она поняла, что наконец-то нашелся человек, которому она сможет открыть душу после долгих лет страданий и мук.

Женщины вместе пошли за аргалом, вместе подоили коров, потом уселись в юрте, принялись за шитье, и Гунчинхорло стала рассказывать о своих злоключениях. Она уже успела отдохнуть после долгого пути и повеселела. Вспомнив свое путешествие с тремя стариками караванщиками, она улыбнулась — сейчас все это показалось ей смешным.

Хозяйка отдала Гунчинхорло совершенно целый, лишь слегка поношенный дэли. Распоров свой старый дэли, Гунчинхорло выстирала его и сшила себе рубашку и штаны.

Через два дня она собралась идти дальше. Прощаясь с хозяйкой, она неожиданно для себя расплакалась.

— Надо тебе выйти замуж, ну что ж так скитаться, — сказала та. — Если встретится хороший человек, выходи за него.

— Я никогда не забуду твоей доброты. Но замуж я не пойду... не могу.

— Какая уж там особая доброта! Все мы, женщины, одинаковы, как говорится, волос долог, да ум короток... да и судьба у нас обеих незавидна...

— Если б мне выпало счастье встретиться с Того, я бы все рассказала ему и о своих грехах, и обо всех бедах.

— Я уверена, что он тебя повсюду ищет. А впрочем, мужчина долго горевать не станет, может, и женился уже... Ты бы лучше о себе подумала!

— Когда я думаю о себе, сразу вспоминаю Того. — И Гунчинхорло снова горько заплакала.

— Не плачь. Ты молодая, здоровая, найдешь еще свое счастье.

— Ну, я поехала, пора.

— Как ты собираешься перебраться через реку? Иди к северу, там больше селений. Минуешь ложбину, а там и селения увидишь. Счастливого пути!

— Счастливо оставаться!

«У бедняков, а особенно у женщин, горькая судьба. Если мой муж не вернется с войны, пойду и я по ее стопам...» — думала хозяйка, вспоминая рассказ Гунчинхорло.

Человек, бредущий по широкой степи, кажется издали маленьким и одиноким, как дерево, опаленное грозой. И в самом деле, в безжалостном и беспощадном мире он одинок, словно полузасохшее дерево, которое и буря терзает, и холодный дождь сечет. Вот такой сиротливой и одинокой казалась самой себе Гунчинхорло. Даже чесоточный верблюд, которого она вела в поводу, казалось, понимал ее горе, он с трудом переставлял ноги и едва не падал. Если на пути встречалась юрта, Гунчинхорло заходила в нее, чтобы подкрепиться горячим чаем и тем, что могли предложить ей хозяева.

До Максаржава дошла весть о том, что китайская армия заняла Хурэ. Узнав, что правительства независимой Монголии больше не существует, Максаржав договорился с дюрбетскими и казахскими князьями, оставил им печать и документы и решил отправиться в Хурэ, а по дороге заглянуть домой. Перед отъездом он послал письмо Манлай-Батору Дамдинсурэну: «Получив известие о том, что коварные китайцы свергли монгольское правительство, я сдал печать и прочие атрибуты власти местным князьям и возвращаюсь в Хурэ. Весть о том, что произошло в столице, очень опечалила меня — ведь я сражался за монгольское государство, не щадя своих сил и жизни, и верил, что мы ни за что не отдадим нашу Монголию иноземным поработителям. Я и сейчас думаю только о том, чтобы снова возродить независимое монгольское государство».

Когда он появился в Хурэ, туда как раз прибыли сто машин с китайскими солдатами. В городе поговаривали, будто готовится торжественный обряд освящения знамени. Китайцы выстроили свои войска перед воротами ханского дворца и потребовали, чтобы богдо подписал документ, согласно которому монголы добровольно отказывались от самоуправления. Ходили слухи, будто все это подстроил шанзотба[Шанзотба — управляющий казной богдо-гэгэна и его данниками.] Бадамдорж.

Максаржав направился в военное министерство, но там осталось совсем мало людей, все дела были в ведении Сюй Шучженя. Согласно договору, все нойоны, гуны и ваны ежегодно могли получать жалованье. Но Максаржав заявил:

— Я не собираюсь получать жалованье от китайцев.

«Они, конечно, постараются избавиться от меня, но, как бы то ни было, я не буду им служить!» — думал он.

Однажды к Максаржаву наведался старый знакомый, чиновник Жав, и они долго беседовали о событиях последних дней.

— Китайцы заставили богдо-хана девять раз поклониться портрету китайского президента Жунтана, — сказал Жав. — Они попирают нашу веру! Почему же такие прославленные полководцы, как вы и Манлай-Батор Дамдинсурэн, имея оружие и цириков, не выступят против иноземцев?

Максаржав молча разглядывал новую кисточку для письма и чернильницу.

— Хотел бы я вернуть родине свободу, добытую памп в боях, и отомстить за кровь наших сыновей... — сказал он,. помрачнев. — После торжественной церемонии освящения знамени китайцы устроили трехдневный праздник. Они нарочно стараются унизить монголов.

— Что же вы думаете делать?

— У нас очень мало оружия. Я думаю послать людей по хошунам, чтобы тайно собирали оружие и бойцов. Но ведь эти мерзавцы помешают, они ни одного дня не дают нам жить спокойно!

— Знаете, это Сухэ-Батор велел мне встретиться с вами. Он и еще группа товарищей решили просить помощи у Советской России, — сказал Жав.

Максаржав вздрогнул.

— Мы уж давным-давно об этом думаем! Это единственно правильное решение. А каково ваше мнение? — Максаржав молчал. — Мы поклялись отдать все свои силы делу освобождения родины. Сухэ просил поговорить с вами, — сказал Жав.

— У меня нет никаких сомнений. Я никогда не щадил своей жизни, если решалась судьба страны. И если я могу быть полезен вам, готов служить верой и правдой делу освобождения родины. Но объясните мне поподробнее ваш план.

— Сухэ-Батор очень хотел лично встретиться с вами, но я могу коротко рассказать о событиях в Хурэ. Знаете, говорят, несколько банди подошли к воротам дома шанзотбы Бадамдоржа и загудели, подражая автомобильному гудку, а тот засуетился, думая, что приехал генерал Сюй.

Максаржав рассмеялся.

— Вот опозорился шанзотба! — Он закурил и сказал: — Благодаря смелости своих бойцов и их выносливости я всегда побеждал врага.

— Партийные товарищи думают, нам надо браться за оружие, иного выхода нет, — сказал Жав.

— И все же не укладывается у меня в голове, как это богдо-гэгэн мог поклониться портрету китайца. Этот церемониал раньше существовал лишь для монгольских министров. А теперь что же? — Максаржав взял в руки листок и прочел: «Богдо-хан приветствует китайский флаг; кладет земной поклон, снова низко кланяется и кланяется в третий раз. Богдо-хан приветствует полководца Да; кланяется, снова кланяется, в третий раз кланяется. И министра Сюя почтительно приветствует при встрече, и чиновников приветствует особо». Он скрипнул зубами. — Хорошо, что меня не было здесь, я бы уж давно натворил каких-нибудь глупостей!

— В то время ничего нельзя было сделать! Да я думаю, что и вы, человек выдержанный и немногословный, не стали бы вмешиваться, поняв, что это бесполезно. Сухэ-Батор велел узнать у вас: может, вы сумеете встретиться кое с кем?

— Да-да. Ко мне уже приходили люди, но я ничего сам толком не понимал. Ну, а после встречи с вами я точно на свет вышел.

Жав собрался уходить.

— Подумайте о словах Сухэ-Батора, — сказал он на прощанье. — Если надо будет встретиться, я сам вас найду. — С этими словами он исчез в темноте.