Набат. Агатовый перстень - Михаил Шевердин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сейчас не вспашешь, не посеешь — лучше живым в могилу лечь. Вон какие тучи собираются над Гиссарскими горами. Вот-вот пойдёт долгожданный дождик, поднимет всходы, а известно: не засмеётся земля, пока не заплачет небо.
Нет, мудро делает Шакир Сами, старый хисобчи и колдун. Пашет себе. Голод не басмач, от него не спрячешься.
Когда на закате Шакир Сами, погоняя волов, спускался к кишлаку, неприятно резанул уши вопль. Еще солнце не совсем убрало свои лучи за Бабатаг, ещё сотни две шагов предстояло отшагать до первых домов Курусая, а из кишлака донеслись крики и шум. Кричали женщины, плакали дети. Услышали шум и другие пахари, возвращавшиеся домой. Их поразило, что над крышами не вьются дымки очагов и не щекочет обоняния запах ужина.
На улочках, у домиков, у заборов, повсюду стояли стреноженные, засёдланные кони. Повсюду ходили вооружённые, в меховых шапках люди. Около единственных больших ворот кишлака бая Тишабая ходжи толпились дехкане с бледными расстроенными лицами и с тревогой прислушивались к доносившимся изнутри истошным воплям.
— Что случилось? — спросил Шакир Сами.
— Пятки ему поджаривают, — охрипло сказал кто-то, и в голосе его послышалось злорадство.
— Зачем? — простодушно удивился Шакир Сами.
Тогда кто-то тихо прошептал:
— На золото пасть разинул.
— Кто?
— Зять халифа, Энвербей. Вот он и прислал своего курбаши — горбуна Батырбека Болуша.
Одного не учёл в своих раздумьях об урожае и войне Шакир Сами: у голодного волка из зубов кости не вырвешь.
Ежась от неприятной слабости и вобрав голову в плечи, Шакир Сами шёл домой. На застывшей маске его лица никто не смог бы прочесть его чувств и мыслей. Но величественная походка, высоко поднятая голова старика производили впечатление на басмачей. Они сторонились его и уступали ему дорогу. Впрочем, бандиты Батырбека Болуша вообще вели себя в Курусае очень тихо и даже вроде вежливо: в хижины без спросу не врывались, скотину во дворах самовольно не резали. Для начала Батырбек Болуш занялся только баем Тишабаем ходжой и, судя по рассказам наиболее любопытных, бедняга-торговец уже изнемог от пыток, но так и не показал, где у него деньги. Сам Батырбек Болуш с добродушнейшим видом распоряжался обыском в байском дворе. Ласково уговаривал он бая не упрямиться и подкреплял свои просьбы внушительными «доводами», которые он сам называл «шашлычком». Тишабай ходжа валялся под айваном и тихо стонал, когда Шакира Сами и десятка два стариков привели по приказу Батырбека Болуша во двор.
— Достопочтенный бай, — стоя на айване говорил горбун, — только неверная собака может упрямиться, когда дело идёт о воспомоществовании на дело ислама. Опомнитесь, дорогой. Неужели вы так и не хотите показать нам, где вы спрятали деньги?!.
Тешабай ходжа зашевелился. Послышался всхлипывающий стон:
— Ты всё взял, грабитель! Своего грабишь, собака. Ты сам своим топором ногу свою рубишь.
— Болтай. Когда становится плохо, не поддавайся немощи. С врагов головы снимай, с друзей шкуру сдирай, а за «собаку» я тебе пару шампуров добавлю. Говори, где ещё деньги! Что ты, дорогой, их бережёшь?! Золото блестит, а счастья не дает! Хе-хе. Сам видишь! Ну, не скупись, дорогой.
Но Тешабай ходжа только стонал.
— Эй, Кульмат, — приказал Батырбек Болуш, — а ну-ка дай ему еще горяченьких.
Только теперь Шакир Сами и его товарищи обратили внимание на сидящего рядом на земле широкоплечего детину. Небольшой тонкой досочкой он раздувал в мангалке пламя раскалённых углей, на которых лежали шашлычные шампуры.
— А ну-ка! — приказал Батырбек Болуш.
Детина поднялся и, держа тряпкой раскалённый докрасна железный стержень, наклонился над баем.
Суровы были степняки, много жестокостей видели на своём веку, но и они не выдержали и отвернулись. Шипение, запах горелого человечьего мяса донеслись до них одновременно с воплем боли.
— Что? Отворачиваетесь? — вкрадчиво спросил Батырбек Болуш. — Не нравится? Идите сюда, почтенные старички, садитесь. Я не гордый, я ласковый человек. Хочу посоветоваться...
Под вопли истязуемого проходило это страшное совещание. Батырбек Болуш ласково разъяснял старейшинам селения Курусай:
— Обиду и поношение нанесли вы господину главнокомандующему. Приказали сыновьям покинуть войско. Достойны вы тяжёлого наказания, но милостив зять халифа. Даровал он вам прощение.
Старики облегченно вздохнули. Они нисколько не сомневались, что час их пришёл, что расплата за их непокорность и строптивость явилась в лице Батырбека Болуша, что все жители — и стар и млад — кончили свой жизнен-ный путь, и хоть лица их оставались невозмутимо спокойными, но внутри у них всё переворачивалось в безысходной тоске.
Батырбек Болуш продолжал:
— Мы прибыли осведомить вас об этой высокой милости…
Старики встали, отвесили поясные поклоны и пошли было к воротам.
— Нет, нет, — заулыбался Батырбек Болуш, — садитесь. Теперь у меня есть к вам маленькая просьбица.
— Мы слушаем вас, почтеннейший! — медленно, с достоинством проговорил Шакир Сами.
— Просьба моя такова. Мои воины устали. Мои воины голодны.
— Мы знаем долг гостеприимства, — скрепя сердце сказал Шакир Сами.
Но Батырбек Болуш остановил его, подняв свою холеную руку:
— Мои воины-газии — борцы за веру. У меня с собой семьдесят восемь послуживших аллаху воинов. Каждый воин должен сегодня сытно кушать и мягко спать. Каждому воину да прислуживают почтительно и любезно, и пусть им ваше грязное и вонючее селение покажется сегодня райским садом.
Старики переглянулись. Настроение их испортилось.
— Окажите гостеприимство воинам, уложите их спать, накормите вдоволь их коней.
Старики опять встали, но Батырбек Болуш вновь их усадил:
— Есть у меня и ещё одна маленькая просьба.
Все насторожились. В наступившей тишине снова раздались стоны Тишабая ходжи, и все вздрогнули.
— Увы, вот к чему ведет недостойное упрямство, — как бы между прочим заметил Батырбек Болуш и вздохнул, — есть у нас еще одна просьба, очень ничтожная просьба: мы покинем вас скоро и пустимся в далёкий путь на свершение подвигов во имя веры. Предстоят нам неисчислимые лишения и трудности. И мы просим вас снизойти к нашим скромным нуждам. Завтра утром вы пригоните трижды семьдесят восемь баранов. Пусть это явится вашим «суюнчи» в благодарность за радостную весть о милости к вам главнокомандующего, зятя халифа.
— Пощади, господин, — заволновались старики, — мы — нищие, голодные. Разве мы имеем достаток вроде него, — и они посмотрели в сторону корчащегося в муках Тишабая ходжу. — Он бай, он ради богатства в свои семь глоток собирает, а бедняк с бедняком делится. Видит аллах всеблагой, у нас нет столько баранов.