Катастрофа. История Русской Революции из первых рук - Александр Фёдорович Керенский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Идея свержения Временного правительства путем заговора против него впервые возникла в Петрограде в конце апреля 1917 г., а может быть, и раньше, в узком кругу банкиров и финансистов. Одна только дата показывает, что речь шла о борьбе не с «эксцессами» революции и «безвольным правительством Керенского», а с самой революцией, с новыми порядками в России. Подробности заговорщической деятельности этой первоначальной группы реакционеров малоизвестны. Я знаю только, что были предприняты шаги по созданию денежного фонда, для чего заговорщики вступили в контакт с некоторыми политическими деятелями. В то же время они предприняли зондирование в военных кругах. Руководителем подготовительной работы и поиска путей и средств для осуществления заговора был некий Завойко. Я не знаю, действовал ли он как полноправный участник заговора или просто как агент.
Распад армии, достигший своей критической точки с уходом Гучкова из кабинета, создал для гражданских пророков военной диктатуры благоприятные условия в отношении офицерства. 7 мая в Могилеве, в штабе главнокомандующего генерала Алексеева, была созвана первая конференция офицеров, по итогам которой образовался Союз офицеров, организация, получившая большое влияние в кругах, близких к Генеральному штабу.
Связующим звеном в Ставке между гражданскими и военными организаторами заговора был призванный во время войны офицер запаса и председатель Союза офицеров полковник Л.Новосильцев. Это был опытный земский и политический деятель, член ЦК партии кадетов, избранный в Думу IV четвертого созыва, но вскоре вышедший из нее. Новосильцев принадлежал к правому крылу партии кадетов и по своему происхождению и социальным интересам был связан с помещичьей аристократией. Полковник Новосильцев совершал регулярные поездки между Ставкой и Москвой. Из-за своего политического и социального положения он был чрезвычайно ценен для заговора. В середине мая (т. е., до нашего военного наступления и в то время, когда князь Львов был еще премьером) заговор состоял в следующем:
На фронте отдельные эмиссары ЦК Союза офицеров тщательно вербовали сторонников в действующей армии. Между прочим, руководители заговора в Ставке были очень возмущены снятием генерала Алексеева и назначением на его место главнокомандующим генерала Брусилова, ибо генерал Алексеев с самого начала знал о работе Новосильцева и его ближайших соратников и помогал им своими советами и связями в обеих столицах. Генерал Алексеев, первый упомянутый в качестве кандидата в диктаторы, с самого начала отказался играть столь активную роль. После разрыва между адмиралом Колчаком и Черноморским флотом адмирал был выдвинут кандидатом. Но и из этого ничего не вышло, а когда адмирал Колчак отправился в США со специальной миссией Временного правительства, поиски генерала на белом коне продолжились.
В.С. Завойко
Вплоть до июльского восстания большевиков внимание правительства было сосредоточено на левом фланге, от которого, казалось, только и исходила опасность новых волнений. Я думаю, что сами заговорщики не надеялись на успех. Повторяю, помимо всего прочего, они еще не нашли «героя», того самого генерала на белом коне, который так необходим для классического пронунциаменто[15]. Наконец, сами заговорщики еще не были достаточно сплочены и организованы. И, что самое главное, не было еще той общей социально-психологической атмосферы, необходимой для их предприятия. Финансисты, штабисты и те политики Петрограда и Москвы, которые были сметены падением монархии, только потихоньку собирали силы для организации возможностей, чтобы использовать их в случае нужды, а Завойко, их посыльный на фронт, свивший себе гнездо рядом с Корниловым, еще не давал ощутимых свидетельств своей работы.
Психологическая подготовка к перевороту
Психологические предпосылки для серьезного развития военного заговора появились лишь после июльского восстания большевиков и начала 6 июля отступления наших войск из Галиции. Начало нового отступления русских армий, сопровождавшееся обычными для такой операции ужасами, паникой и деморализацией, резко обострило общее чувство уязвленного патриотизма во всех армейских кругах, затронувшее в равной степени высшее командование, правительственных комиссаров и армейские комитеты.
Я уже подчеркивал, что основное стратегическое значение кампании 1917 г. на Русском фронте заключалось в возобновлении боевых действий и возвращении немецких дивизий на наш фронт. Решающие стратегические последствия восстановления активных действий русской армии никак не могли быть умалены нашим отступлением, как бы болезненно оно ни сказалось психологически на патриотизме народа. Эта простая военная истина должна была быть, конечно, понятна таким людям, как генерал Алексеев или генерал Деникин. К тому же, как знали мы, члены Временного правительства, они хорошо понимали, что положение в австро-германских окопах тоже далеко не блестящее. Они знали, что план сокрушительного наступления в направлении Киева и Одессы, задуманный Людендорфом, полностью провалился из-за дезорганизации австрийской армии. Но эти холодные соображения не были понятны уму широких масс народа и войск, они наиболее болезненно переживали только внешние картины нашей новой военной неудачи, особенно острую окраску которой придавали откровения о сотрудничестве Ленина с Людендорфом.
В полночь 7 июля я получил первую телеграмму о прорыве неприятелем русских рубежей в направлении Тарнополя. 8 и 9 июля этот прорыв перерос в решительное наступление, в ходе которого наши войска, не оказывая должного сопротивления в массе, а местами и не подчиняясь приказам, отступали с нарастающей скоростью. На Западном фронте генерала Деникина начатая под Крево операция закончилась безрезультатно 10 июля, в связи с неспособностью развить первоначальный успех из-за ненадежности и моральной слабости некоторых наших частей.
Осенью 1914 г. армии Самсонова и Ренненкампфа в Восточной Пруссии были не только разгромлены, но и практически уничтожены как организованная военная сила. В 1915 г. русские войска были сметены с Карпатских высот и Перемышля в Западной Галиции и отброшены почти к границам России. С такой же поразительной быстротой русская армия в том же году потеряла Варшаву и всю линию польских крепостей. Но тогда об этих чудовищных поражениях сообщалось только в кратких, сухих коммюнике Ставки Великого Князя Николая Николаевича, а командирский корпус, возмущенный и обиженный, либо хранил строгое молчание, либо принужден был изображать официальный оптимизм. Нация, находившаяся в тисках военной цензуры, питалась лишь смутными слухами и, страдая в тисках нищеты, не могла ничего сделать для армии.
Теперь было ровно наоборот. С первым же немецким ударом вся страна издала крик боли. И первой говорила о своих страданиях сама армия, иногда слишком громко и с преувеличенным опасением. 9 июля, на
