Катастрофа. История Русской Революции из первых рук - Александр Фёдорович Керенский

Будущий беспристрастный историк не преминет заметить, что за исключением недопустимых и возмутительных словесных излишеств, к которым прибегали Советы и демократические организации в первые недели революции, никто еще не осмеливался употреблять такие слова по отношению к правительству. Телеграммы генерала Корнилова и Новосильцева остались безнаказанными. Почему? Просто потому, что Временное правительство считало простительным и, может быть, естественным преувеличенное волнение военных, непосредственно переживавших новые удары на фронте, и в то время, когда многие люди даже в тылу потеряли почти всякое душевное и моральное равновесие.

На самом деле, мне лично даже понравился импульсивный жест генерала Корнилова. На четвертом месяце революции мы, Временное правительство, уже не могли удивляться словесным перегибам. Тем более наше равновесие не могло быть нарушено подобными высказываниями, ибо мы уже имели богатый опыт общения с революционными «дикарями» слева, которых как следует приручали, как только их приводили в упряжь правительства и ответственности. Я думаю, что генерала Корнилова и его близких военных друзей также можно было бы приручить и дисциплинировать сознанием ответственности.

16 июля на созванном мною в Ставке чрезвычайном военном совете командующий нашим Западным фронтом генерал Деникин в присутствии генерала Алексеева, Брусилова и других высших командиров выступил с настоящим обвинительным актом против Временного Правительство, выражая собственное мнение, а также мнение своих коллег. Он был даже более резок, чем генерал Корнилов (а точнее Завойко), обвиняя Временное правительство в том, что оно «замарало грязью наши знамена». Он потребовал от Временного правительства «признать свои ошибки и вину перед офицерским корпусом» и даже осмелился усомниться, «есть ли у членов Временного правительства совесть».

Терещенко, министр иностранных дел, и я, министр-председатель и военный и морской министр, совершенно спокойно слушали этот крик горящей души офицера. По окончании серьезной филиппики, среди растерянного и тревожного молчания всех присутствующих, я встал, пожал руку генералу Деникину и сказал: «Благодарю вас, генерал, за ваши мужественные и искренние слова».

Декларация генерала Деникина представляла собой на деле формулировку военной программы, на которой базировалась пропаганда сторонников военного заговора, которую я назвал тогда «музыкой будущей военной реакции». Эта программа была повторена в еще более резкой форме перед Московским совещанием генералом донских казаков Калединым. Эта программа была более чем оправдана. Суть ее состояла в требовании восстановления нормальной воинской дисциплины и единоначалия, ликвидации системы комиссаров и армейских комитетов.

Это всегда было целью всех и, в частности, Временного правительства. Спор был не в цели, а в наилучшем способе ее достижения. Восстановить армейскую дисциплину сразу и одним махом было совершенно невозможно. По этой причине сам генерал Корнилов в своих выступлениях перед военным советом не требовал немедленной ликвидации комиссаров и армейских комитетов, а, наоборот, продолжал до самого последнего дня перед восстанием подчеркивать положительную роль комиссаров и комитетов и необходимость их сохранения. Генерал Корнилов хотел только более определенно разграничить их права и деятельность, которой само Временное правительство усердно и неуклонно занималось с самого первого дня отставки Гучкова из военного министерства.

Не имея возможности присутствовать на военном совете в Ставке 16 июля из-за активных действий на своем фронте в это время, генерал Корнилов направил свои требования по телеграфу. Эти требования во многом совпадали с требованиями Деникина, но подчеркивали, однако, необходимость расширения деятельности комиссаров в армии и реорганизации командного состава.

По возвращении в Петроград с военного совета я предложил Временному правительству снять Брусилова с поста главнокомандующего и назначить на его место Корнилова, рекомендуя также назначить Савинкова, бывшего террориста, члена партии эсеров и комиссара, прикомандированного к армии Корнилова, как моего непосредственного помощника.

В ответ на новое назначение генерал Корнилов направил правительству настоящий ультиматум, поражающий вызывающим тоном и политическим невежеством.

Утверждая, что «как солдат», обязанный быть образцом воинской дисциплины, он готов подчиниться приказу, делающему его главнокомандующим армией, генерал Корнилов, говоря уже как таковой, немедленно сделал себя орудием нарушения вся дисциплина. В открытой незашифрованной телеграмме Временному правительству, немедленно обнародованной газетами, он сообщил Временному правительству, что он принимает верховное командование, но на следующих условиях:

1) ответственности перед собственной совестью и всем народом.

2) полного невмешательства в его оперативные распоряжения, и поэтому, в назначение высшего командного состава.

3) распространения принятых за последнее время мер на фронте и на все те местности тыла, где расположены пополнения армии — иными словами, восстановления смертной казни.

4) принятия его предложений, переданных телеграфно на совещание в Ставку 16 июля.

Сообщив Временному правительству об ультиматуме Корнилова, я предложил его немедленно снять и привлечь к ответственности.

Я уже не помню отчетливо мотивы, побудившие как правое, так и левое крыло Временного правительства проявить снисхождение к генералу Корнилову. Савинков пытался убедить меня, что генерал Корнилов просто не понял смысла телеграммы, состряпанной Завойко. Вследствие этого я снял свое предложение, и Корнилов остался главнокомандующим. Эта снисходительность со стороны правительства была истолкована заговорщиками как «слабость», после чего их дерзость достигла высшей точки.

К этому времени политический центр заговора, а точнее, окружение будущего диктатора было полностью сформировано. В Ставке полным ходом шла военно-техническая подготовка к внезапному удару по Временному правительству. С первого же дня появления Корнилова в Ставке двуличие стало движущей силой его существования: аппарат в целом продолжал функционировать как руководящий центр армии, но отдельные части аппарата лихорадочно занимались заговорщической работой. В канцелярии генерала Корнилова дела военные рассматривались вместе с делами заговора, причем последним уделялось гораздо больше внимания.

Не может быть теперь никакого сомнения, что генерал Корнилов с самого начала своего приезда в Могилев вел двуличную игру против Временного правительства. Все его внимание было обращено на развитие военной стороны заговора, на меры, призванные обеспечить его успех. Все движения, происходившие в Ставке, ее многочисленные и разнообразные отчеты и докладные записки, представляемые Временному правительству как проявления кипучей военной деятельности, ее заигрывания с моим ближайшим помощником Савиновым, — все это было не чем иным, как дымовой завесой, если воспользоваться военное выражение, скрывающее деятельность центра заговора от неблагодарных глаз Петрограда.

Настроение генерала Корнилова в Ставке хорошо описал генерал Деникин, один из участников восстания, который гордился тем, что никогда не играл в прятки. Деникин прибыл в Могилёв в первые дни августа после своего назначения командующим Юго-Западным фронтом.

«По окончании заседания, — вспоминал впоследствии Деникин, — Корнилов предложил мне остаться и, когда все ушли, тихим голосом, почти шёпотом сказал мне следующее:

— Нужно бороться, иначе страна погибнет. Ко мне на фронт приезжал N. Он все носится со своей идеей переворота, и возведения на престол великого князя Дмитрия Павловича;