Проклятая игра - Клайв Баркер

«Английская роза» за конторкой одарила его обещающей улыбкой:

— Добрый вечер, сэр.

— Ну, как сегодня ночка?

Ее улыбка не померкла ни на мгновение, хотя она даже не знала, кто он.

— Прекрасно. А у вас?

— Отлично. Билл уже здесь?

— Простите, сэр?

— Мистер Той. Разве его еще нет?

— Мистер Той… — Она обратилась к книге для гостей, ведя лакированным ногтем по списку сегодняшних игроков. — Я не думаю, что…

— Ему не нужно записываться здесь, — сказал Марти. — Он, слава богу, член клуба.

Легкое раздражение в его голосе лишило девушку уверенности.

— О… понятно. Боюсь, я его не знаю…

— Это не имеет значения. Я пройду наверх, а вы скажите ему, что я у столов.

— Подождите, сэр. Я не… — Она протянула руку, словно собиралась схватить его за рукав, но передумала. Марти повернулся и одарил ее ослепительной улыбкой, стоя на первых ступеньках лестницы. — Как мне сказать, кто его ждет?

— Мистер Штраус, — ответил он, изображая легкое изумление.

— Да Конечно. — Притворное узнавание озарило ее лицо. — Простите, мистер Штраус. Это просто…

— Все в порядке, — милостиво ответил Марти и двинулся наверх, оставив девушку таращиться ему в спину.

Ему потребовалось несколько мгновений, чтобы понять расположение залов. Рулетка, покер, блэк-джек и многое другое — все в его распоряжении. Атмосфера была серьезная; там, где проигрывали и выигрывали такие деньги, веселье не приветствовалось. Если завсегдатаи этих островов тишины — мужчины и немногие женщины — приходили сюда, чтобы позабавить себя, то они не выказывали ни малейшего признака удовольствия. Здесь шла работа, тяжелая серьезная работа На лестницах и в коридорах звучали тихие разговоры, на столах слышались звонки; в остальном царила благоговейная тишина.

Марти прохаживался из зала в зал, задерживался то у одного стола, то у другого, вновь узнавал этикет этого места.

Никто не обращал на него особого внимания; он слишком хорошо подходил для этого рая одержимых.

Ожидание того мгновения, когда он сам начнет играть, подбадривало Марти; он оттягивал его наступление как можно дольше. В конце концов, вся ночь впереди, а он слишком хорошо знает, что деньги могут быстро исчезнуть из кармана, если забыть об осторожности. Он отправился в бар, заказал виски с содовой и стал глазеть на людей. Все они находились здесь по одной причине: чтобы поставить рассудок против удачи. Большинство пили в одиночестве, психологически настраиваясь на игру. Очень скоро, когда они выиграют целое состояние, будут и танцы на столах, и импровизированный стриптиз пьяных подруг. Но пока еще рано.

Появился официант — парень лет двадцати с будто приклеенными усами. Он уже достиг той смеси раболепия и превосходства, что свойственна его профессии.

— Прошу прощения, сэр…

У Марти, свело живот. Неужели кто-то сейчас расколет его?

— Да?

— Виски или бурбон, сэр?

— М-м. A-а… виски.

— Отлично, сэр.

— Принесите к столу.

— Где вы будете, сэр?

— У рулетки.

Официант испарился. Марти подошел к кассе и купил фишек на восемьсот фунтов, после чего отправился к рулетке.

Он никогда не был хорошим картежником. Карты требовали техники, которую он ленился изучать; он восхищался профессионализмом великих игроков, но был убежден, что профессионализм затеняет саму схватку с судьбой. Хороший картежник надеется на удачу, а великий оседлывает ее. Рулетка — хотя здесь тоже имелись система и техника — была более чистой игрой. Ничто не сравнится с блеском вращающегося колеса, когда числа сливаются в сплошную полосу, а шарик то подпрыгивает, то катится.

Он сел за стол между благоухающим арабом, говорящим исключительно по-французски, и американцем. Никто не сказал ему ни слова — здесь нет ни прощаний, ни приветствий. Все любезности принесены в жертву наличности.

Это странный недуг.У него те же симптомы, что и у страстной влюбленности: дрожь, бессонница. Есть лишь одно лекарство — смерть. Пару раз Марти ловил свое отражение в зеркале бара казино или в зеркале кассы и видел жадный, голодный взгляд. Но ни презрение к самому себе, ни пренебрежение друзей — ничто никогда не могло утолить этот голод.

Официант поставил у его локтя рюмку, звякнув льдом. Марти залпом выпил виски.

Колесо только начали раскручивать, но он сел за стол слишком поздно, чтобы сделать ставку. Все взгляды были прикованы к вращающимся номерам.

Прошло больше часа, прежде чем Марти поднялся из-за стола — и то лишь затем, чтобы сходить в туалет. Игроки приходили и уходили. Американец, потворствуя сопровождавшему его юнцу, предоставил ему делать ставки и проиграл весь свой выигрыш. Запасы Марти заканчивались. Он выиграл и проиграл, выиграл и опять проиграл, проиграл, проиграл. Поражение не слишком удручило: ведь это не его деньги, как повторял Уайтхед, а у хозяина их предостаточно. Марти поставил наобум и снова проиграл, а потом встал из-за стола, чтобы передохнуть. Иногда ему удавалось изменить судьбу, покинув игровое поле на несколько минут.

Когда он поднялся с места, в глазах его рябило от номеров. Кто-то прошел перед дверью, заглянул в зал с рулеткой и направился дальше. Марти мгновенно узнал его.

В последний раз он видел это лицо плохо выбритым и бледным от боли, залитым светом с ограды усадьбы. Теперь Мамолиан изменился. Он больше не походил на несчастного страдающего бродягу. Марти невольно двинулся к двери, словно этот человек загипнотизировал его. Официант подскочил к нему:

— Еще виски?

Вопрос остался без ответа, Марти вышел из зала в коридор. Противоречивые чувства боролись в нем. Он почти боялся удостовериться, что действительно видел гостя Уайтхеда, хотя присутствие Мамолиана возбудило его любопытство. Он не обознался, это точно. Возможно, Той сейчас вместе с ним. Возможно, все тайны можно узнать здесь и сейчас. Марти заметил, что Мамолиан проследовал в комнату, где играли в баккара. Там шла напряженная игра, и множество зрителей наблюдали за представлением. Комната была полна, игроки за другими столами отвлеклись и подошли ближе, чтобы насладиться накалом схватки. Даже официанты собрались вокруг, пытаясь разглядеть что-либо.

Мамолиан продирался сквозь толпу, чтобы лучше видеть; его тонкая серая фигура выделялась среди других. Наконец он нашел себе удобное место; свет от лампы падал на его бледное лицо. Изуродованная рука спряталась в карман пиджака, подальше от взоров; широкие брови были невозмутимы. Марти смотрел на него в течение пяти минут. Ни разу взгляд Европейца не оторвался от игры. Он казался фарфоровым — блестящая поверхность, на которой небрежный мастер провел несколько линий. Запавшие глаза взирали неподвижно и неотрывно. В этом человеке все еще сохранялась сила. Люди избегали его и прижимались друг к другу, чтобы не задеть Европейца.