Тропинка в зимнем городе - Иван Григорьевич Торопов

— Значит, он одолел тебя? — робко спросил Юр.

— Да! Да! — Заорал Валерка и вдруг мученически согнулся, обеими руками схватился за грудь. Не разгибаясь, глядя на Юра в бессильной злобе, продолжил: — Всю требуху отшиб, сволочь… дышать не могу… к тому же паспорт у меня отобрал.

— Паспорт?! — У Юра тоже перехватило дыхание. Сразу возникло ощущение, что на шею накинули тугую петлю-удавку. — Зачем ты паспорт-то таскаешь с собой? Думаешь, что без его предъявления прохожие откажутся отдавать свои кошельки?

— А-а… я пиджак этот обычно по вечерам не надеваю, а вчера будто кто меня затолкал в него. В кармане — паспорт… — Валерий спохватился, что выглядит перед товарищем дурачком и рохлей, снова ожесточил голос: — А что, если бы не оказалось паспорта? Тогда бы я и не болтал здесь с тобою: ночь-то уже за решеткой пришлось бы кемарить. Так просто не отделался бы. Деваха та, оказывается, в редакции газеты работает…

— Мамочка родная! — только и выдохнул Юр. — Прессы нам и не хватало…

Все теперь прояснилось с предельной и неумолимой очевидностью. Значит, придется сухари сушить?.. Юр изо всех сил пыжился, стараясь не обнаруживать, что пал духом. В памяти всплыли материнские напутствия: «Ты все же мужчина, почти взрослый, сам как-нибудь пробьешь себе дорогу…» «Ах, прости, матушка, кажется меня занесло в сторону, похоже, что я сбился с тропы…» — уныло вздохнул он.

— Валера, а может, пока не поздно, предпринять что-то? Например, припугнуть их хорошенько: мол, если заявите в милицию, пощады не ждите — прижмем в темном углу. Может, им обоим ультиматумы написать? Так и так. Мол, если жизнь дорога, то…

— Нашелся писатель! Только твоего ультиматума и не хватает — подшить его к делу…

— Он же нас не знает. Можно — анонимно, без подписей: череп и кости.

— А обо мне забыл? Думаешь, с горба моего слезут, пока все не выпытают?

— Что же делать… Затаиться и ждать, пока нас всех по одному, как подъязков на крючке, не повытаскивают?.. Или ты решишься всю ответственность взять на себя? Это было бы с твоей стороны…

Валерий Кызродев отнял от груди руки, выпрямился, глаза его стали колючи, как осколки стекла. Спросил, тяжело дыша, еле сдерживая гнев:

— Значит, пили-гуляли вместе, а расплачиваться мне одному? Так?..

— Знаешь, когда корабль тонет в бою, порядочный капитан всегда остается на мостике, даже если команда покидает судно на шлюпках. Ему честь не позволяет поступить иначе! И я, будь я капитаном, тоже поступил бы так же…

— Ты так решил, что если я заявлю, будто работал один, то вы спасены — все будет шито-крыто, а весь удар пускай грохнется на меня?

— Ничего не поделаешь: в жизни часто кто-то должен поступаться своими интересами, жертвовать собой ради других…

— А вот это не хочешь понюхать? — процедил Валерий сквозь зубы, сунув под нос Юру кулак. — Собой не хочешь пожертвовать?

— Значит, продашь? — Юр застонал в бессильном отчаянии, ему было уже не до шуток. — А я, между прочим, подозревал, что ты подонок…

— Но-но! Выбирай слова, не то еще и я тебя разукрашу…

Теперь, когда стало ясно, что они под колпаком, накрыты, ночные страхи Юра улетучились, приобретя суровость факта. «Что ж, этого следовало ожидать… Значит, суд и колония… небо в клеточку, тоска… Но, откровенно говоря, и от этой двойной жизни — то хмельной раж, то холодный страх — давно блевать тянет…»

— Чем меня одного закладывать, давайте попробуем сделать иначе, — серьезно и глухо сказал Валерий. — Явимся с повинной. Скажем, что впервые на такое отважились. И, мол, в ресторане встретились впервые, случайно оказались за одним столом. А там деньжонок не хватило, вот и пришла идея одолжиться на улице… Я, между прочим, отцу так и рассказал.

— Ах, ты уже и отцу рассказал?

— Что же мне оставалось делать? Глядишь, и поможет нам. Его хоть учить не надо, как это делается. С утра пораньше в редакцию потопал…

— Час от часу не легче. Сенсационный материал «На страже общественного порядка» уже сдается в набор…

— Кончай бодягу! И надо сейчас же согласовать: что и как будем говорить, если вызовут — чтоб одинаково, а не кто во что горазд…

— Что-то меня не шибко тянет идти в милицию. Я даже не знаю, где она… не подскажете ли адрес, гражданин?

— Та-ак. Значит, чистеньким решил остаться? Шкуру свою сберечь?

— А чего ее беречь: сапоги-то все равно из нее не сошьешь. И слезы проливать из-за меня некому. А вот у тебя плакальщиков-то дома полно. Гляди, папаша с утра пораньше в редакцию поскакал! А моя бабка разве что похнычет чуток…

— Все же я полагаюсь на тебя, Юр. Надо сообща…

— Еще посмотрим.

— Да ты чего юлишь? Если предашь…

— Иди Сашка запугивай…

— А не сходить ли к нему тебе? И к Габэ тоже. Расскажешь, как и что…

— Не гожусь я для такой почетной миссии.

— А ты, Юр, сегодня что-то сам на себя не похож.

— Наверно, потому, что то же в тебе заметил.

— Гм… Ну ладно, я пошел. Салют!

— Пока! А заводской парень этот кто, может, я его знаю?

— Ким Котков. Он всегда с Генкой ходит — с тем, который судья по вольной борьбе.

— А-а, знаю! Ну, угодили: один — богатырь, а другой судья.

7

Нынче утром, как обычно, Люда Туисова пришла будить своего подшефного засоню Габэ, и опять была готова до боли в руке колотить в дверь. Но на сей раз дверь оказалась незакрытой, а сам Габэ в выходном костюме лежал на кровати в глубокой задумчивости.

Вторая кровать в этой комнате общежития пустовала, ее хозяин, видно, где-то еще догуливал ночь.

— Привет! — сказала Люда. — Ты нынче молодец, сам проснулся?

— Зуб ноет, не до сна… — ответил Габэ смиренно.

Люда тотчас же заметила перемену в парне: вежлив, а ведь, бывает, что по утрам долго выдрючивается, прежде чем открыть ей дверь. Девушка давно бы уж бросила это занятие, будить лодыря — кому охота выслушивать всякие словеса! — но делала она это не по собственной воле, а по поручению комсомольской организации: каждое утро будить Габэ, чтобы он не опаздывал на работу. На бюро так прямо и сказали: это, мол, важное комсомольское поручение, и ты за него, Туисова, отвечаешь головой. И вот Люда каждое утро бежит из общежития девушек-строителей к мужскому корпусу. А Габэ от такой нежной опеки все больше наглеет, все циничней потешается над