Ацтек. Том 2. Поверженные боги - Гэри Дженнингс

Движимый любопытством, я, хлюпая по сырому песку, добрался до одного из таких мест, дождался появления маленького фонтанчика и, покопавшись, извлек на поверхность гладкую яйцевидную синеватую раковину. Это оказался съедобный моллюск величиной с мою ладонь. Думаю, выброс воды был для него своего рода способом прочистить горло или то, что служит этому существу вместо горла. Так или иначе, прогулявшись вдоль кромки воды, я набрал столько раковин, сколько смог удержать в руках, и отнес их на берег, намереваясь съесть в сыром виде.

Но тут мне пришла в голову идея получше. Вырыв в сухом песке подальше от берега неглубокую ямку, я сложил туда раковины, предварительно обернув каждую, чтобы внутрь не попадал песок, во влажные водоросли. Затем я присыпал выемку сверху песком и на этом песке развел костер из прекрасно горящих сухих пальмовых веток. Когда костер догорел, я сгреб пепел в сторону и откопал своих моллюсков. Раковины в данном случае сыграли роль маленьких паровых горшочков, в которых мякоть улиток сварилась в собственном солоноватом соку. Мне оставалось лишь содрать с раковин крышки, насладиться нежным сочным горячим мясом и запить его жидкостью из донышек тех же раковин. Скажу прямо, даже во дворцах мне нечасто доводилось вкушать более вкусные блюда.

Однако, по мере того как я продолжал свой путь по нескончаемому побережью, картина менялась. Приливы больше не открывали гладких и доступных отмелей, по которым можно было бы прогуляться, чтобы собрать моллюсков. Приливы и отливы здесь просто поднимали или понижали уровень воды, стоявшей в безбрежных топях, все чаще встречавшихся на моем пути. Это были напоминавшие по густоте джунгли заросли мангровых деревьев, росших на выступавших из воды корнях, со свисавшим с них мхом. Во время отлива почва там представляла собой илистую трясину с застойными лужами, а во время прилива все затапливалось соленой водой. Однако эти топи постоянно оставались жаркими, сырыми и липкими, вонючими, да еще вдобавок кишели жадными до крови москитами. Я пытался двигаться на восток и найти путь в обход болот, но казалось, будто они тянутся в глубь суши до самых гор. Мне не оставалось ничего другого, кроме как пытаться, где возможно, преодолеть их, прыгая с корня на корень да с кочки на кочку, а все остальное время уныло плюхать по зловонной жиже.

Трудно сказать, сколько дней мне пришлось пробираться по этой неприятной местности, не предлагавшей вдобавок почти никакого пропитания, кроме пальмовых побегов, кресс-салата и еще кое-какой зелени, которую мне удавалось определить как съедобную. Спать приходилось в развилках деревьев, подальше от аллигаторов и сырых ползучих туманов. Чтобы сделать место ночевки чуточку помягче, я собирал сколько мог серого мха пакстли и устраивал что-то вроде гнезда. То, что людей в этих топях не встречалось, казалось мне вполне естественным. Трудно было предположить, чтобы хоть кому-нибудь приглянулось столь гадостное местечко. По моим подсчетам, приморская Синалобола, страна кайта, осталась далеко на севере. Я сейчас, судя по всему, должен был приближаться к земле Науйар-Иксу, но для большей уверенности мне требовалось с кем-нибудь встретиться и выяснить, какой язык здесь в ходу. И вот однажды днем в глубинах того самого поганого болота я все же набрел на человеческое существо. Молодой человек в набедренной повязке стоял рядом с мутным прудом, вглядываясь в воду и нацеливая туда примитивную острогу — трезубец с костяными остриями. Неожиданная встреча настолько удивила и обрадовала меня, что я совершил непростительный промах: окликнул незнакомца во весь голос, причем в тот самый момент, когда он вонзил трезубец в воду.

Парень вскинул голову, наградил меня сердитым взглядом и проворчал:

— Из-за тебя я промахнулся!

Я стоял изумленный — не его грубыми словами, ибо он был вправе возмутиться тем, что я помешал ему прицелиться, — но тем, что человек этот, вопреки моим ожиданиям, говорил не на диалекте поре, а на моем родном языке.

— Прости, — сказал я уже потише.

Незнакомец не обратил ни на меня, ни на мои слова ни малейшего внимания и, пока я тихонько приближался к нему, высвободил свою острогу из донного ила, снова прицелился и, нанеся удар, вытащил насаженную на один из зубцов лягушку.

— Ты говоришь на науатль, — промолвил я, приблизившись.

Незнакомец фыркнул и стряхнул лягушку в кучу таких же, барахтавшихся в кривобокой, сплетенной из лиан корзине. Уж не наткнулся ли я на дальнего потомка тех чичимеков, которые некогда не захотели отправиться в путешествие? Подумав так, я спросил:

— Ты чичимек?

Конечно, утвердительный ответ тоже вызвал бы мое удивление, однако то, что я услышал, меня просто ошеломило.

— Я ацтек, — промолвил юноша, снова склоняясь над водой, чтобы высмотреть цель для своего трезубца, и, помолчав, добавил: — Я занят.

— А к тому же на редкость груб и неучтив, — заявил я, ибо бесцеремонность незнакомца быстро рассеяла тот трепет, который я было ощутил, узрев во плоти подлинного наследника древних ацтеков.

— Стоит ли рассыпаться в любезностях перед тем, у кого хватило дурости сюда притащиться? — поворчал владелец трезубца, вытаскивая из грязной воды очередную лягушку. — Ну кого, кроме распоследнего дурака, может занести в это отхожее место Сего Мира?

— Вообще-то, — заметил я, — дураку, который живет в этой вонючей дыре постоянно, вряд ли стоит кичиться перед тем, кто случайно сюда заглянул.

— Ты прав, — отвечал он, равнодушно стряхивая лягушку в свою корзину. — Непонятно только, чего ради ты торчишь здесь как дурак и выслушиваешь оскорбления от другого дурака. Уходи.

— Обязательно уйду, — промолвил я, с трудом сдерживая раздражение, — только сперва кое-что выясню. Я странствовал два года и одолел много долгих прогонов, разыскивая Ацтлан. Не скажешь ли ты мне…

— Ты нашел его, — перебил меня парень равнодушным тоном.

— Ацтлан здесь? — воскликнул я в полном изумлении.

— Вон там, — буркнул он, ткнув пальцем через плечо, так и не потрудившись оторвать взгляд от своего зловонного лягушачьего пруда. — Иди по тропке к лагуне, потом покричи лодку, чтобы тебя перевезли.

Я огляделся и действительно увидел уходящую в густые заросли тропу. Затаив дыхание, боясь поверить в неожиданную удачу, я зашагал по ней… Но тут вспомнил, что забыл поблагодарить этого на редкость учтивого и радушного молодого человека (который, не глядя мне вслед, по-прежнему нацеливал свой трезубец на пруд), и вернулся.

— Спасибо, — сказал я и сделал ему подножку, так что парень, подняв фонтан брызг, плюхнулся в вонючую стоячую воду. Когда его голова показалась на поверхности, украшенная скользкими водорослями, я опрокинул на него корзину с мертвыми лягушками и, оставив невежду барахтаться, цепляясь за скользкий берег, отплевываясь и изрыгая бессвязную брань, снова повернулся и направился туда, где лежал Край Белоснежных Цапель — давно утраченный, легендарный Ацтлан.