Фрунзе - Владимир Архангельский

Мясо держалось в уме — две скотские головы закладывались на шестьсот узников. И Степан Румянцев написал о харчах стихи, когда возникла мысль выпускать рукописный журнал «Искра из тьмы»:

В тюрьме прекрасной нашейГорьким маслом мажут кашу.Суп с картошкою гнилою,Без снетков, зато с водою.

А горох, чернее сажи,Лишь желудки мажет наши,А квасок, так тот на дивоВ животах бурлит игриво.

Хлеб совсем непропеченныйИ песочком прослоенный.Если суп мясной дают,Червяки наверх плывут.

В мисках с кашею мокрицыПо краям сидят, как птицы.Мы щелчками их сбиваем,Ну, а кашу все ж съедаем.

Много раз протестовали,Голодовку объявляли.Но воров ведь не проймешь, —Так вот, так вот и живешь!..

Стихи Румянцева натолкнули и других на мысль — почаще давать такую хронику тюремной жизни. Павел Постышев предложил выпускать листовку в одну страничку и назвать ее «Подземный гул». И вскоре пошла она гулять по централу: ее передавали в камеры в час обеда. И даже уголовники хватались за нее, как за вестницу борьбы.

Потом стали переписывать по памяти в школьную тетрадь стихи Некрасова и Шевченко. И Фрунзе требовал, чтобы каждый, кто помнил хоть одну строфу, записывал ее непременно.

И постепенно сложился в централе «литературный университет»: им руководили Фрунзе и Мицкевич. Вскоре пропал у товарищей интерес к таким книгам из тюремной библиотеки, как «Графиня Мария Тарская», «Пещера Лехтвейса» и «Разбойник Чуркин». Появились «Мертвые души» Гоголя, «Капитанская дочка» Пушкина и каким-то чудом попавший в тюрьму роман Достоевского «Униженные и оскорбленные».

С людьми, едва освоившими грамоту, занимались диктантом, которого не знала педагогическая наука: один диктовал, другой писал… в уме. Разбирали сообща орфографию отрывка, «расставляли» знаки препинания. А затем давали общественную, политическую оценку вещи.

Товарищи более грамотные пытались писать сами: и стихи и прозу. Фрунзе вскоре отметил оригинальное дарование подольского столяра и краснодеревщика Ивана Андреевича Козлова, которого он ласково называл Иванцом. И во Владимирском централе впервые задумался о своих литературных качествах будущий писатель: он оставил нам такие документальные книги, как «В Крымском подполье» и «Ни время, ни расстояние». Получил добрые советы в тюремном «университете» и ивановский электрик Павел Петрович Постышев: от него остались автобиографические очерки и рассказы о Талке и о дальневосточных партизанах времен гражданской войны.

Сердечно помогал Фрунзе своему другу Павлу Гусеву и студенту Момулянцу: их вещи переправлялись в рабочие кружки «Ситцевого края». И даже из сибирской ссылки продолжал Фрунзе подбадривать Павла Гусева: писал ему во Владимирский централ, обещал напечатать его рассказы. Но сурово требовал правды, исключительности в духе афоризмов Лихтенберга: «…Писатель, который не может время от времени бросать мысль, способную стать у другого диссертацией, никогда не будет великим писателем».

Павел подавал большие надежды, но туберкулез скосил его в тюрьме в самом расцвете молодых сил…

Долго не удавалось переправлять на волю очерки, рассказы и стихи и получать письма от товарищей. Помогла «невеста» — Марина Прозорова и отличная смекалка краснодеревщика Ивана Козлова.

Фрунзе тогда работал в столярной мастерской, где Козлов был за мастера. Поначалу делали гробы и кресты: при Гудиме и Синайском люди шли на тот свет каждодневно. Потом Синайского убрали, стало тише, и появилась возможность делать по заказу горожан табуретки и цветочные ящики, книжные полки и даже шкафы и письменные столы.

Иванец и Фрунзе стали думать, как использовать мастерскую для связи с волей. Делали тут последний подкоп, но успеха не добились.

Тогда Козлов со столяром Васюком решили изготовить передвижной «почтовый ящик». Для этой цели сделали они портсигар с двойным дном и так увлеклись, что получилась картинная работа: чурбан ясеня, превращенный в сувенирную папиросницу, был изукрашен художественной резьбой изящного рисунка.

Но кто согласится на роль «почтальона»?

У Фрунзе был в «подручных» надзиратель Иван Фирсович Жуков. Он исполнял ранее некоторые поручения по связи с волей. Но так был перепуган Синайским, что наотрез отказался проносить что-либо через ворота.

Стали подбирать к нему «ключ». Тут-то и пригодилась Марина Прозорова: брат ее Федор сидел в подследственном корпусе вместе с Фрунзе и Козловым, и сестренка раз в неделю приходила к нему на свидание.

Федор был здоровенный парень, умница, шутник и балагур — штрафной моряк из бывших владимирских поповичей. Во время обысков в камере он пускался в такие мистификации, что надзиратели замирали, слушая его «баланду». Он очень натурально плел, что у него умерла тетка и оставила в Коломне двадцать тысяч серебром, и каменный домишко о десять комнат, и прибыльный магазин.

И в присутствии надзирателя он советовался с Фрунзе:

— Где бы мне найти хорошего компаньона? Завалиться бы с ним в Коломну, на Оку, хоть бы на один месяц, да так в загул войти, чтоб разлетелись эти двадцать тысяч по ветру. Будь я надзирателем, убежал бы с таким заключенным нынче ночью!

В другой раз плел про адмиральскую дочку Вареньку: красавица, умница! Влюбилась в него, когда он на корабле служил, и грозилась папеньке:

— Не отдашь за Федю — удавлюсь!.. А у папеньки — деньжат куча, и чин огромадный. И озолотил бы он любого, кто меня доставил бы к его Вареньке!..

Все это сходило Федору с рук. Больше того, только к нему пускали сестру Марину — девушку рослую и рассудительную, хотя минуло ей лишь пятнадцать лет.

Ей передал Федор портсигар с письмом и сказал, что придет за ним один человек к брату Ивану, и пусть в семье его накормят и дадут рубль.

— Бедняку и рубль — состояние!

А потом выяснилось, что надзиратель Жуков — земляк Прозоровых, из села Лопатинцы, где отец Федора был священником, пока его не лишили сана за неосторожные проповеди. В селе уважали священника: сам он был острый на слово в защиту крестьян; жена была дочерью ссыльных; сын Иван числился в полиции под надзором; сын Федор — кронштадтский моряк — сидел в централе.

— Будете ходить к Прозоровым, — Фрунзе сказал Жукову.

— К отцу Василию? — даже обрадовался надзиратель.

— И к нему и к его сыну Ивану. — И рассказал про угощение и про деревянный портсигар, внутри которого есть отличный тайник.