Фрунзе - Владимир Архангельский

— Опасных для царя и отечества преступников из централа живыми не выпускать!

Каторжные работы исполнялись в централе по самым жестким инструкциям. Узников обычно не водили в подсобные цехи, а заставляли работать в камерах — молча и при закрытых окнах.

На целый год тюремщики взяли подряд — чинить мешки из-под муки. Их навалом затаскивали в камеры, горой складывали на полу. И оттого, что шевелили их весь долгий день, клубилась густая пыль, оседая на койки узников. И люди, седые от муки, от зари до зари дышали этой пылью, а ночью тыкались в нее носом на подушке из опилок.

Но еще страшнее был другой подряд — делать паклю из старых морских канатов. Кандальники отупело скубили — раздирали и щипали — отслужившие срок задубелые и изъеденные солью канаты. Рыжая пыль с ворсом накапливалась в легких. А гулять полагалось двадцать минут в сутки — по кругу в тюремном дворе: гуськом и молча. За всякое нарушение Колченко немедленно предписывал розги — пятьдесят горячих ниже спины — или каменный мешок карцера в холодной яме подвала. Там негде было спать, и голодные крысы просто вырывали из рук кусок хлеба, когда узник валялся на полу»

Политические, даже задавленные каторжной работой, старались не потерять лица и кое-как держались, чувствуя локоть товарища. А уголовники, начисто изолированные от них, были почти сплошь продажные и фискалили напропалую, лишь бы получить хоть самое малое послабление.

Время же было такое, что подпоручику Колченко приходилось задумываться о бренности всех жандармских благ. На Ленских золотых приисках расстреляли рабочих 4 апреля, и это изуверство дорого обошлось властям: по всей стране прокатилась волна забастовок. В Праге незадолго до этого состоялась очень важная конференция РСДРП под руководством Ленина. Большевики изгнали из партии меньшевиков-ликвидаторов, создали свою партию и нацелили рабочих на борьбу за диктатуру пролетариата. 22 апреля легально вышел в Питере первый номер большевистской газеты «Правда». Только ограниченные люди не могли видеть, как снова поднимает голову революция. А Колченко не был кретином, но видел спасение только в репрессиях.

Михаила Фрунзе представлял начальнику еще более мерзкий служака — старший надзиратель Коробко — дуб, изверг и взяточник. Этот не верил ни в сон, ни в чох, ни в божью благодать. И часто сам порол арестантов: обстоятельно, с наслаждением. Он держал в камерах «штат» наушников и обходился очень малым запасом слов, потому что ловко — до омерзения — пользовался рукоприкладством.

С первых же шагов Коробко дал понять Фрунзе, что их тюрьма действительно «могила». И когда вел его к начальнику, издевательски подтрунивал, что новый узник путается в кандалах. И больно подталкивал в спину ножнами шашки.

Коробко завел Фрунзе в одиночку, велел раздеться. Обшарил все швы, нашел полтинник. Сунул в карман. Ушел. И больше часа не приносил белье и робу с ермолкой и ботами. Благо, было лето. Но узника все равно пробрало до костей.

Эффект был сильный. Однако Фрунзе не проронил ни слова. Он все это воспринял как должное и сделал для себя выводы: держаться смело, гордо — и молчать; быстро найти товарищей и думать с ними о побеге.

Правда, централ стоял на «сложном» месте: в излучине реки, почти на острове, и по пути к городу надо было миновать перешеек и мост. Но ведь бегали и не из таких тюрем? Все дело решают люди!

Вскоре Фрунзе получил к ним доступ. С ними он чинил мешки и скубал старые канаты; с ними работал в столярной мастерской и таскал кипы полотна весом в шесть пудов со двора на пятый этаж, пока не потерял сознания. С ними стал работать и в слесарной мастерской. Сам он сообщал в одном из писем: «…Я ведь чем-чем только не был на каторге. Начал свою рабочую карьеру в качестве столяра, был затем садовником, огородником, а в настоящее время занимаюсь починкой водопроводов, сигнализации и, кроме того, делаю ведра, кастрюли, чиню самовары и пр. Как видите, обладаю целым ворохом ремесленных знаний…»

С хорошими людьми он сошелся в первые же недели. И товарищи, не сговариваясь, признали его своим старостой. Об этом рассказал один из заключенных, хорошо знавший шуйского большевика: «Фрунзе отдавал все, что получал из дому, и не интересовался, как и на что расходовались его деньги… Слишком общительный он был человек. Для него все были равны: и эллин, и иудей, рабочий и крестьянин, даже уголовный, лишь бы он был с мозгами и не несло от него мертвечиной… Удивительная способность сразу понимать человека, его интересы и стремления, простой, толковый язык, всегда дельный совет — все это создало ему огромную популярность, и каждый встречавшийся с ним считал его своим…»

Что еще отмечали товарищи в новом узнике? Даже администрации он сумел внушить к себе уважение: Коробко хоть и язвил и обещал всякие пакости, но шашкой в бок уже не тыкал. Голова была свежая, память отличная, и «к нему обращались, как к энциклопедии». Немало поражала товарищей его способность читать в немыслимых условиях «книги серьезного характера. Особенно всякого рода философские сочинения. Читаешь этакую толстенную книгу неделю-другую: слов много, а смысла, сути книги никак не поймешь. Фрунзе книгу эту полистает день, много два, и готово: разжует тебе и в рот положит, да заодно и объяснит, что в ней есть дельного…».

С большой задумкой приступил Фрунзе к плану побега: по этапам, тщательно взвешивая каждый шаг, подробно изучал обстановку, повадки надзирателей. Надежды на подкуп было мало. Но в любом случае требовались большие деньги и крепкая поддержка с воли.

Фрунзе убедился, что начинать надо со связи с городской организацией большевиков. И единственным человеком, пригодным для этой цели, казался тюремный регент, он же библиотекарь и пономарь. Жил он в городе, к заключенным относился с сочувствием. Надо было сблизиться с ним и перетянуть его на свою сторону.

Ход нашли такой: создали хор, чтобы получить доступ к регенту в тюремной церквушке. И после пятой спевки Фрунзе умело позондировал почву. Регент не дал категорического отказа, но и с добрым ответом тянул так долго, что время было упущено.

Никаких оснований не имелось, чтобы обвинить его в доносе по начальству. Но, видимо, кто-то шепнул Колченко, что Фрунзе сблизился с регентом и ведет с ним тайные беседы. А это вызвало подозрения, и всех товарищей, занятых подготовкой побега, изолировали от Фрунзе, рассадив по разным камерам.

Беглецы впали в отчаяние и неосторожно собрались в уборной при мастерских, чтобы обсудить положение. Вездесущий Коробко услыхал краем уха какие-то непотребные слова. И вся группа получила пять суток карцера.