Воспоминания - Константин Алексеевич Коровин

* * *

В первый же сезон Частной оперы, когда выступал Шаляпин, вся Москва говорила уже о нем, и когда мы с ним обедали в ресторане «Эрмитаж» или «Континенталь», то вся обедающая публика смотрела на Шаляпина.

Шаляпин не любил многолюдных мест, и когда попадал в большие рестораны, то старался сесть в сторонке, чтобы не возбуждать внимания.

При большом ресторане «Эрмитаж» был сад. И в этот сад от ресторана шла большая терраса. Как-то летом мы пришли туда с Шаляпиным. Шаляпин на террасе сидеть не хотел. Мы прошли внутрь ресторана и сели сбоку от буфета, за небольшой ширмой. Посетители заметили Шаляпина и стали передвигать столы так, чтобы им было видно за ширмой Шаляпина.

Нас было трое. Третий был приятель Шаляпина – Лодыженский. Одет он был странно. На голове – котелок, поддевка, повязанная серебряным кавказским поясом. И был он похож на человека, торгующего лошадьми. Таких бывало много на скачках.

Шаляпин вдруг подозвал полового и приказал ему принести пяток яиц и спиртовку. Я подумал, что он хочет глотать сырые яйца – для голоса, что он иногда и делал. Нет. Он зажег спиртовку, попросил у Лодыженского его котелок и, держа его над огнем, вылил в него яйца.

– Что ты делаешь? – возмущался Лодыженский. – Пропал котелок.

– Черт с ним! – отвечал Шаляпин.

Котелок дымил, а Шаляпин накладывал из котелка к себе на тарелку яичницу. Публика возмутилась. Особенно сердился какой-то лицеист: «Это вызов! Какой хам!»

Все посетители ресторана, услыхав, как Шаляпин готовит яичницу, подходили к буфету, будто выпить, а на самом деле – посмотреть вбок за ширму. Возвращаясь к своим столам, они громко выражали негодование. Доносились слова: «Босяк! Невежа!» А Шаляпин оставался серьезен и продолжал с нами разговаривать как ни в чем не бывало. Конечно, яичницу он не ел, но ловко делал вид, что ест.

Таких озорных проделок за ним было немало. Впрочем, были люди, не прощавшие Шаляпину и его больших гонораров. Как-то весной мы сидели на террасе за столиком в ресторане Крынкина на Воробьевых горах. Был солнечный день. Мы ели окрошку. Из окон террасы была видна Москва-река, горы в садах, и я писал маленький этюд.

Шаляпин пошел погулять. Неподалеку от меня, за столом, сидели какие-то посетители. Один был в форме телеграфиста. Он взглянул в окно на Шаляпина, который стоял у изгороди, и, вздохнув, сказал приятелям:

– Хорошо ему, легко живется: споет – и пожалуйте деньги. Штука нехитрая. Правды-то нет! Голос, и голос! Другое дело, может, нужней. Молчит и работает. А этот орет на всю Москву: «Кто я?!»

– Послушайте, – сказал я. – Вы, я вижу, люди почтенные. За что вы не любите Шаляпина? Поет он для вас. Можете взять билеты, послушать его – получите большое удовольствие.

– Поет! Мы знаем, что поет. А сколько он получает?

– И вы тоже получаете.

– Нет, сколько он получает?! Это разница. Я, вот, здесь вот эти горы Воробьевы и дворец его императорского высочества обслуживаю. Понять надо! Серьезное дело! Сколько он получает и сколько я? Разница! Вот что!

Человек был в большом гневе, и я не знал, что ответить. Когда вернулся Шаляпин и сел со мной за стол, сердитые люди поднялись и стали одеваться. Уходя, они зло смотрели в нашу сторону.

* * *

У Шаляпина образовалось много знакомств в Москве, и летом он часто гостил в деревне Путятино, у певицы Частной оперы Татьяны Спиридоновны Любатович.

Однажды он заехал ко мне и просил меня поехать с ним к Любатович:

– Поедем. Возьми ружье, ты ведь охотник. Там дичи, наверно, много. Глушь, место замечательное. Татьяна – баба хорошая. Ты знаешь, ведь я женюсь.

– Как женишься? На ком? – удивился я.

– На Иоле Торнаги. Ну балерину у нас знаешь? Она, брат, баба хорошая, серьезная. Ты шафером будешь. Там поблизости в деревне я венчаюсь. Должно быть, Труффи приедет, Малинин, Рахманинов, Мамонтов. А как ты думаешь, можно мне в деревне в поддевке венчаться? Я терпеть не могу эти сюртуки, пиджаки разные, потом шляпы. Картуз же умней, лучше. Козырек – он солнце загораживает, и ветром не сносит. В вагоне еду – я люблю смотреть в окошко. В Пушкино к Карзинкиным недавно ехал, высунулся в окошко, у меня панама и улетела. Двадцать пять рублей заплатил…

Свадьба

У подъезда одноэтажного домика в три окошка стояли подводы. Возчики долго томились и говорили: «Пора ехать, поп дожидается».

– Федор, – говорили Шаляпину, – пора ехать.

Но Шаляпин замешкался. Встал поздно.

– Постой, сейчас, – говорил он, – только папирос набью.

Невеста, уже одетая в белое платье, и все мы, гости, уже сели на подводы. Наконец выбежал Шаляпин и сел со мной на подводу. Он был одет в поддевку, на голове – белый чесучовый картуз.

Мы проехали мост, перекинутый через пруд. Здесь в крайней избе я жил с приятелем своим, охотником Колей Хитровым. Он выбежал из избы, подбежал к нам и сел на облучок рядом с возчиком.

– Господи, до чего я напугался! – обернувшись к нам, стал он рассказывать. – Говорят, здесь каторжник бегает. А меня вчера заставили сад сторожить – там ягоды воруют, клубнику. Вдруг слышу: по мосту кто-то бежит и звякает кандалами. Мост пробежал – и ко мне! Я скорей домой, схватил ружье и стал палить из окна. Мужики сбежались, ругаются: «Что ты, из дому стреляешь, деревню зажжешь!» А я им: «Каторжник сейчас пробежал в кандалах к саду Татьяны Спиридоновны». Мужики – кто за косы, кто за вилы – ловить его. Мы все побежали к саду. Слышим: кандалами звякает за садом. «Вон он где!» – кричу я. Подбежали, и вдруг видим: лошадь и ноги у ней спутаны цепью. Вот меня мужики ругали!..

– Замечательный парень у тебя этот Коля, – смеясь, сказал мне Шаляпин. – Откуда достаешь таких?

* * *

Ехали лесами и полями. Вдали, за лесом, послышался удар грома. Быстро набежали тучи, сверкнула молния, и нас окатил проливной дождь. Кое у кого были зонтики, но у нас зонтиков не было, и мы приехали в церковь мокрехоньки.

Начался обряд венчания. Я держал большой металлический венец, очень тяжелый. Рука скоро устала, и я тихо спросил Шаляпина:

– Ничего, если я на тебя корону надену?

– Валяй, – ответил он.

Венец был велик и спустился Шаляпину прямо на уши.

По окончании венчания мы пошли к священнику – на улице все еще шел дождь. В небольшом сельском домике гости едва поместились. Матушка и дочь священника хлопотали, приготовляя чай. Мы