Жизнь графа Дмитрия Милютина - Виктор Петелин

Вскоре ночь 18 февраля, которая навсегда разрушила чувство прочности в жизни, эти дни тоски и ужаса, когда на ее глазах вместе с жизнью одного человека рухнул целый порядок вещей, такой реальный и неизменный, когда она впервые поняла реальность смерти, – эти дни изменили все ее внутреннее существо, стала отдаленным воспоминанием, на смену этим дням приходили все новые и новые обстоятельства.

Анна очень многое узнавала из светской и царской жизни, ходили слухи об отравлении Николая Первого, рассказывали подробности этой истории, будто сам император приказал дать ему сильный яд, он не может выдержать такого позора с внешней политикой, с Севастополем, с армией, оказавшейся совсем не той, которую он формировал своими парадами и муштрой, вот и приказал… Много было разговоров о конференции в Вене, там собирались, обсуждали, что-то принимали, что-то отвергали, вновь собирались, вновь уходили ни с чем. Австрийский император и французский император стали добрее, ласковее с Александром Вторым, из Вены шли от князя Александра Михайловича Горчакова хорошие известия, надо быть только терпеливым, не ронять достоинства и чести великого государства, в чем-то можно уступить, в каких-то мелочах… Ход переговоров на конференции держится в величайшей тайне, но слухи в царском окружении постоянно просачиваются и становятся гласностью в узком кругу. Анна Федоровна многое передавала отцу… Но как его теперь называть – дипломатом, занимавшим скромное место в министерстве, или поэтом, о котором Николай Некрасов, издатель «Современника», написал статью как о выдающемся поэте, напечатал его первую книгу стихотворений, в которой собраны замечательные стихи, сравнивает Тютчева с известными поэтами, дескать, он продолжает лучшие традиции русской национальной литературы… А как ей быть, зная о Елене Денисьевой, которая родила недавно дочь и тем еще больше привязала к себе Федора Тютчева, и зная о привязанности отца к Эрнестине Федоровне, в ней он видел выдержанность и серьезность, а в Елене страстный и увлекающийся характер, бурный и ужасный в своих проявлениях, как ей быть – она не знала, но подробно рассказывала отцу о всех дворцовых слухах и суждениях, рассказывала о Севастополе, который, отбив очередной штурм союзников, залечивал свои раны, о переезде в Петергоф, который очень не любила, где все жители, начиная от царской фамилии, делали вид, что все они живут простой сельской жизнью, не связанной этикетом дворцовых приемов… 8 июня Анна Тютчева записала в своем дневнике: «Императрица позвала меня к чаю. Когда я вошла, государь воскликнул: «Добрые вести! Мы только что получили по телеграфу известие, что 6-го, после страшной бомбардировки, неприятель штурмовал 2, 3 и 4-ю батареи и Корниловский бастион, но был отбит с огромными потерями. Героизм наших войск дошел до высочайших пределов. Других подробностей не ведаю, так как депеша передана по телеграфу». Лицо государя сияло радостью, императрица была очень красива, что с ней бывает при сильных волнениях. Весь вечер говорили только об этом деле. Радость делала их экспансивными, их, которых мы за последнее время видели всегда такими молчаливыми. Государь сказал: «Как мой отец был бы счастлив! Получив депешу, я говорил себе: «Ах, почему он не здесь!»

Я мысленно молила Бога, чтобы он дал им радость и избавил их от неудач, которых, увы, нельзя не предвидеть. Неприятельский флот стоит перед Кронштадтом и так близко, что вчера с Бронной горы государь мог разглядеть людей на палубах. Эту ночь государь проводит в Ораниенбауме. Бомбардировка ожидается с часу на час».

Но бомбардировки не было, английский флот, опасаясь неприступности береговых крепостей, ушел и встал неподалеку в ожидании указаний свыше.

Анна Тютчева все больше и больше разочаровывалась в политике нового императора, ей казалось, что в этой политике было что-то двуличное, на официальных собраниях император всегда превозносит политику Николая Первого, клянется продолжать ее, а в интимных беседах не стесняются говорить, что наша политика в прошлом была неправильной в самой основе, так как больше защищала интересы Западной Европы, а интересы славянского и православного мира, с которыми Россия солидарна, совершенно не принимались во внимание или же ставились на задний план и приносились в жертву интересам Европы. Так, недавно император просил Анну Федоровну прочитать письмо князя Горчакова из Вены, в котором он просил императора согласиться на четыре пункта уступок западному миру, а потом дал ей письмо Антонины Блудовой, в котором она с негодованием отвергает эти четыре пункта, дескать, это гибель России.

Император, выслушав эти письма, сказал:

– Антонина всегда преувеличивает. Никто никогда и не предполагал осуществить эти четыре пункта. Но важно было выиграть время, занять Европу, а главное – дать Австрии возможность выпутаться из англо-французского союза. Что бы вы стали делать, если бы Австрия присоединилась к ним против нас. Мы не имеем никакой возможности защищать нашу западную границу.

Анна Федоровна, как и многие придворные, думали, что император уберет из правительства Клейнмихеля и Долгорукова, которые принесли столько зла России и вина которых была ему еще хорошо известна еще в то время, когда он был наследником и когда правда легче доходила до него. А вот уж сколько времени прошло, а эти министры все еще сидят на своих местах.

«Сегодня вечером, – записала в дневнике Анна Тютчева 28 августа 1855 года, – войдя к императрице во время чая, я была поражена с первой же минуты тем, до какой степени император и императрица имели расстроенный вид. Сердце мое упало, я поняла и спросила, вся дрожа: «Есть известия?» – «Да, есть», – сказала императрица и быстро отвернулась. Государь взял со стола бюллетень и сказал:

– Вот! После героической защиты Севастополь пришлось эвакуировать, но он не сдался. После того как было отбито шесть атак, был взят Малахов курган. С этого момента гарнизон не мог выдержать адского огня, осыпавшего его со всех сторон, и вынужден был уйти на северную сторону, оставив врагам только груду окровавленных развалин.

При чтении этих строк я испытала то же чувство, как при получении известия о смерти императора Николая Павловича: чувство подавленности перед страшными и неисповедимыми решениями Провидения, этого таинственного вершителя судеб нашего слабого и грешного человечества».

И еще одна очень важная запись из дневника Анны Тютчевой: «Мой отец только что приехал из деревни, ничего не подозревая о падении Севастополя. Зная его страстные патриотические чувства, я очень опасалась первого взрыва его горя, и для меня было большим облегчением увидеть его нераздраженным; из глаз его только тихо катились крупные слезы; он был глубоко тронут, когда я ему рассказала, как на второй день после получения страшного известия о постигшем нас ударе государь и государыня захотели показаться народу, чтобы поднять в нем бодрость духа… Все эти подробности я рассказала отцу. Он был ими очень тронут, и это его немного успокоило…»