Жизнь графа Дмитрия Милютина - Виктор Петелин

Пелисье дал команду непременно взять штурмом Малахов курган. Командование трех армий, французской, английской и турецкой, приняло решение штурмовать Севастополь 18 (6) июня, договорились о сигнале и о диспозиции. Генерал Боске, который должен был возглавлять атакующую колонну, получил другое задание, колеблющегося генерала Пелисье не мог поставить во главе штурмующих. Сорок лет тому назад была битва при Ватерлоо, день в день хотел и Пелисье отличиться и рапортовать Наполеону Третьему о своей победе.

Весь день 17 июня артиллерия неприятеля бомбила Севастополь, казалось бы, все было разрушено, истреблено… 18 июня должна была тоже быть канонада, но в последний момент Пелисье ее отменил, о чем известил лорда Раглана коротенькой записочкой, что чрезвычайно его возмутило.

Подготовка к штурму проведена, оптимизм в союзном лагере беспредельный, победа казалась безболезненной и легкой. 173 тысячи союзников готовы были растоптать 75 тысяч осажденных.

17 июня неприятельские батареи не умолкали, снаряды делали свое дело – разрушали и уничтожали. Канонада продолжалась до позднего вечера. А союзники предвкушали победу.

«В разгар этой ночной бомбардировки русские саперы и рабочие, – писал Е. Тарле, – несколько часов подряд работали над исправлением повреждений, причиненных днем неприятельскими снарядами. В два часа ночи Тотлебен отвел рабочих в резерв, но продолжал работу на Малаховом кургане. Догадавшись, что именно тут будут сосредоточены главные силы атакующих войск, Тотлебен решил снабдить курган четырьмя новыми барбетами, на которых можно было поставить орудия для усиления картечного огня по пространству, по которому должны были двинуться французы на приступ. Нужно было работать в полутьме. «Храбрые саперы и команда от Севского полка, под градом неприятельских бомб, работали с таким рвением, что к рассвету все четыре барбеты были готовы, и на них были поставлены полевые орудия», – вспоминал Тотлебен.

Повел французов генерал Мэйран, бросивший свою бригаду до общего сигнала на штурм 1-го и 2-го бастионов и батарей. Почему он выступил раньше времени, никто ответить не мог, высказывались разные версии, но он погиб одним из первых встречный картечным и бомбовым огнем. Сотни погибших и раненых французы оставили на поле боя. И только тогда последовал общий сигнал штурма. Отовсюду шли черневшие лавины французов рассыпным строем… Страшен наш батальонный огонь, но обезумевший враг под градом пуль приближался к окопам и наткнулся на меткий огонь отборных стрелков, вооруженных штуцерами. Но батарея Жерве была захвачена. Появление генерала Степана Александровича Хрулева опрокинуло расчеты французов. Произошло «изумительное событие», которое вошло чуть ли не во все мемуары участников. Тотлебен вспоминал: «Схватив возвращающуюся с работы 5-ю мушкетерскую роту Севского полка… под командою штабс-капитана Островского, он построил ее за ретраншементами и со словами «Благодетели мои! В штыки! За мною! Дивизия идет на помощь!» двинул ее на неприятеля. Воодушевленные любимым начальником, солдаты бросились без выстрела в штыки. Вслед за этою ротою, по приказанию генерала Хрулева, устремились на неприятеля и остатки Полтавского батальона, предводимые капитаном Горном. Французы встретили наши войска сильным ружейным огнем из дверей и окон домиков. Здесь загорелся жестокий рукопашный бой. Французы защищались с отчаянною храбростью; каждый домик приходилось брать приступом. Наши солдаты влезали на крыши, разбирали их, поражали камнями засевших в домиках французов, врывались в окна и двери и наконец выбили французов, захватив у них в плен 1 штаб-офицера, 8 обер-офицеров и около ста нижних чинов… К сожалению, победа наша на этом пункте была сопряжена с чувствительными потерями. Более других пострадала покрывшая себя славой 5-я рота Севского полка, в которой из 138 человек осталось только лишь 33» (Тотлебен. Ч. 2. Отд. 1. С. 344–345).

После этого «изумительного события» Пелисье приказал отступить и вернуться в свой лагерь, полностью признав победу осажденных.

Анна Тютчева, фрейлина цесаревны Марии Александровны, только что ставшая фрейлиной императрицы, испытывая непередаваемые чувства, быстро оделась, сбежала по ступенькам вниз Зимнего дворца. Эта ночь показалась ей вечностью. Села в зимнюю карету и помчалась по Невскому проспекту. Ехать было недалеко, а думы ее полностью захватили от только что увиденного и пережитого: она присутствовала при смерти императора Николая Первого и провозглашении имени нового – императора Александра Второго. Анна подъехала к трехэтажному дому на Невском проспекте, поднялась на третий этаж и вошла в квартиру родителей – Федора Ивановича Тютчева и Эрнестины Федоровны Тютчевой, урожденной баронессы фон Пфеффель, второй жены отца, ведь мать ее погибла после жуткого пожара на пароходе лет пятнадцать тому назад… А сколько отец посвятил стихотворений Эрнестине Федоровне…

Не знаю я, коснется ль благодатьМоей души болезненно-греховной,Удастся ль ей воскреснуть и восстать,Пройдет ли обморок духовный?Но если бы душа моглаЗдесь, на земле, найти успокоенье,Мне благодатью ты б была —Ты, ты, мое земное провиденье!.. —

мгновенно пронеслось в сознании Анны Тютчевой одно из последних стихотворений отца, посвященное Эрнестине Федоровне. Федор Иванович и Эрнестина Федоровна ждали ее к обеду…

– Не могу передать вам, – начала свой рассказ Анна Федоровна, – сколько я перенесла в последние дни, дни болезни и смерти императора… Помните, два дня тому назад я у вас обедала, вернувшись, пошла переодеться к вечеру у цесаревны, но меня никто не позвал к ней, а потом я узнала, что с императором плохо, Мария Николаевна присылает тревожные бюллетени о состоянии отца… Доктор Мандт сказал, что положение ухудшается, у него подагра, подозревает, что у него воспаление в легком. Повсюду были видны объятые ужасом лица, нарастала тревога… Вошел встревоженный цесаревич, смертельно бледный и молчаливый. «Дела плохи», – сказал он. У себя в комнате меня дожидалась записка от Антонины Блудовой с просьбой передать во все церкви, чтобы в молебнах молились о здоровье императора. Часа в два или три ночи меня разбудил шум шагов… Я вышла, повсюду увидела испуганные, встревоженные лица, люди куда-то бежали, а куда – никто не знал. Все это навевало какой-то ужас, вы не представляете, как было страшно…

– Ну и что же случилось потом? – нетерпеливо спросил Федор Иванович.

– Умирающий император лежал в своем маленьком кабинете в нижнем этаже дворца. В вестибюле были статс-дамы, фрейлины, министры, генералы, адъютанты, безмолвные, убитые, словно тени в этом обширном помещении. Только ветер завывал, порывы которого врывались во дворец.