Жизнь графа Дмитрия Милютина - Виктор Петелин

Недавно, в августе 1852 года, книгохранилище Погодина было приобретено Николаем Первым за 150 тысяч рублей серебром для императорской публичной библиотеки, Эрмитажа и Московской оружейной палаты, а затем Михаил Петрович Погодин получил звание действительного статского советника, стал генералом, а потому так смело мог обратиться к императору. Сначала Погодин и его единомышленники оптимистически смотрели на начавшуюся войну с Турцией, поверили императору, что война началась за освобождение славянского православия от турецкого владычества, писали восторженные статьи и складывали воинственные лозунги, но потом с печалью узнавали о поражениях при Альме, Инкермане, Балаклаве, об угрозе сдачи Севастополя, отсюда и появились звучные слова к императору всерьез заняться Крымом и Черным морем, распутать клубок невежества, похожего скорее на предательство русских интересов. Иностранцы действительно окружили императорский трон…

Погодин был интереснейшей фигурой в литературном мире, издавна он занимается исторической наукой, написал множество статей, выпустил немало книг, он был близок к министру Уварову, он впервые заговорил об общности всех славянских культур и о поддержке друг друга, о славянских братских образованиях в Австрии и о поддержке их Россией, а уж о владычестве славянскими странами Турцией и разговора не было – освободить эти страны и взять их под свое владычество. После всего этого Погодин основал журнал «Москвитянин», Гоголь и Жуковский поддержали его, но многие из его прежних единомышленников от него отошли, завязалась полемика, споры о славянах, о России, о Петре Великом… Затем в журнал «Москвитянин» вошли Островский, Мей, Колошин, Алмазов, Тертий Филиппов, Аполлон Григорьев, стали называться молодой редакцией журнала… Печатали пьесы Островского, романы и повести Писемского, стихи и статьи Аполлона Григорьева, привлекли Стасюлевича, Буслаева, Гильфердинга, печатали и «стариков» Сергея Аксакова и Михаила Дмитриева… А сам Михаил Петрович, начиная с письма графине Антонине Дмитриевне Блудовой, близкой по своим литературно-политическим склонностям к славянофилам, очень внимательно следил за Крымской войной и написал много историко-политических писем и записок о Крымской войне. «Взгляд на русскую политику в нынешнем столетии» – эта книга полностью отражает мнение целого ряда значительных лиц того времени… В этой книге выражается точка зрения, что цели политики Запада и России чуть ли не прямо противоположные; Россия представляет русско-славянскую позицию, Запад, напротив, выступает за подавление славянских народов; Россия за то, чтобы объединить славянские народы в конфедерацию со столицей в Константинополе, а Запад возражает… Но эти идеи Николай Первый не поддержал… Погодин в этих письмах резко критикует нынешнее правление за то, что оно не понимает особенностей России, не видит возможность национального возрождения и национальных особенностей России, ее национального характера, а потому требует полной гласности вопреки строгой цензуре, которая подавляет общественно-политическую мысль, не дает ей развиваться и просто не знает о больших спорах и разноречиях по поводу существующего положения…

А Крым по-прежнему воевал, союзники привозили солдат в качестве пополнения полков, продукты, военное снаряжение, а вместо убывшего Меншикова прибыл князь Горчаков, но ни продуктов, ни снаряжения он так и не привез… Наступившая зима деморализовала, как союзников, так и русские войска, оставшиеся без зимней одежды, но сопротивление союзникам русские войска оказывали серьезное. Тотлебен был по-прежнему в центре оборонительных работ, он не только производил ремонтные работы, разрушенные неприятелем, но, чувствуя ослабление союзников, построил три батареи, вышедшие за оборонительную линию, обеспечил 4-й бастион контрминами. Нахимов заметил, что зимние ветры ослабили значение затопленных кораблей, неприятельские корабли уже пытались прорваться в бухту, возможно, и прорвутся. Тотлебен тут же начал строить три батареи против Артиллерийской бухты, куда могли войти неприятельские корабли. «Служба войск на батареях – по колено в грязи и в воде, без укрытия от непогод, была весьма тягостна… Притом же в продолжение целой зимы наши войска не имели вовсе теплой одежды», – вспоминал Тотлебен в книге «Описание обороны Севастополя» (Ч. 1. С. 596).

Тотлебен много раз делал встречное движение неприятельским минерам, иной раз удавалось взрывать встречными минами мины союзников, о чем писал Николаю Первому сын Михаил, находившийся в Севастополе. А главное – Тотлебен создал оградительные сооружения вокруг Малахова кургана, который совершенно нельзя было отдавать, это был ключевой бастион для защиты всего города.

Глава 10

CМЕРТЬ НИКОЛАЯ ПЕРВОГО

А в Петербурге Николай Первый простудился, принимая военный смотр и парад войск, – дул холодный и сильный ветер, и несколько часов, проведенных в таких условиях, сделали свое дело, Николай Павлович слег больной, а через день врачи сказали, что положение тяжелое, наследник Александр вынужден был сказать матери о возможной кончине отца. Александра Федоровна вошла в спальню императора, который лежал на своей походной солдатской кровати, и сказала ему о его положении.

– На все воля Божия, что ж, надо мне исповедаться и причаститься…

Потом вызвал доктора Мандта и спросил его:

– Доктор, сколько мне еще осталось жить?

– Ваше величество, с сердцем у вас очень плохо. Вам грозит сердечный удар…

Причастился и исповедовался. Утром пришла вся его семья. Первым к нему подошел цесаревич Александр и наклонился к нему:

– Хотелось мне, приняв на себя все трудное, тяжкое, оставить тебе царство мирное, устроенное и счастливое; Провидение судило иначе… Теперь буду молиться там за Россию и за вас всех… После России я вас любил более всего на свете…

Перекрестил сына и поцеловал его.

Все члены семьи плакали, поочередно подходили и получали благословение.

18 февраля (2 марта по новому стилю) Николай Первый скончался. Еще при жизни Николая Первого Александр подписал указ об увольнении князя Меншикова и назначении Горчакова главнокомандующим Крымской армией.

Милютин постоянно думал об этой неожиданной смерти императора, ведь он всегда производил впечатление здоровья и силы. «Да, мощная его натура, – думал Милютин, – не выдержала удара, нанесенного душевным его силам, тридцать лет он управлял страной, ему казалось, что он достиг славы и могущества, Европа трепещет перед ним, а он оказался в плачевном положении, все державные его труды превратились в пепел, вот это тяжкое разочарование и свело его в могилу. Одни благоговели перед ним, поклонялись, высоко ценили его твердость и непоколебимость, восхищались его правдивым, рыцарским характером; другие видели в нем олицетворение сурового деспотизма, жестокосердие, бесчеловечность. Рассказывали, что Николай Павлович как-то спросил цесаревича, что он бы сделал с декабристами, а тот сказал, что простил бы их, а не преследовал бы их все эти тридцать лет… А народ постоянно приходил на панихиды, с его личностью связывали понятие о величии России, о ее могуществе. Другие люди, интеллигентные и передовые, как сами себя они величают, радовались перемене царствования, думали о хорошем будущем. Находились и пылкие люди, с ожесточением относившиеся к недавнему режиму, думали о революции как вернейшей попытке свергнуть самодержавие и устроить какую-нибудь республику. Эти люди просто ликовали, узнав о кончине императора, с бокалами вина поздравляли друг друга… А я разве со всем соглашался, что думал, приказывал, повелевал император? Нет, не все мне нравилось в его раздумьях и повелениях, но разве сейчас дело в этом? Это крупная, колоссальная личность, наступит время, когда о нем скажут серьезные люди, историки, ученые, а я могу сейчас высказать лишь то, что мне виделось моими глазами… Да, я не сочувствовал тогдашнему режиму, как большинство молодых людей, и я не сочувствовал тогдашнему режиму, административному произволу, полицейскому гнету, строгому формализму, охранению порядка и дисциплины, подавлению личности, ущемлению свободы во всех областях нашей жизни, в искусстве, в науке, слове, печати… А в деле военном, которым он страстно увлекался, та же забота о дисциплине и порядке: гонялись не за существенным улучшением боевого состояния войска, а за внешней лишь стройностью, блестящим видом на парадах, и бесчисленными, мелочными формальностями убивали воинский дух солдата и офицера… Но как много он работал, лично управлял государством, с какой добросовестностью вникал во все большие и малые дела, как горячо он любил Россию и как он желал ей блага… Но с юных лет внушили ему крайне односторонний взгляд, что государством может управлять единолично, что император – это веление Божие… Нет, он не жестосерд и бесчеловечен, мне приходилось наблюдать его в семейном кругу, он добр, благодушен и любезен. Он обладал замечательной сообразительностью и даром слова, он превосходно знал языки…»