Ледовое небо. К югу от линии - Еремей Иудович Парнов

выслушать высшую волю, выстрадал и целиком принял простую мысль. Нет, не одному только Дугину дано решать чужую судьбу. Такое решение с полной мерой ответственности должен вынести и он, Загораш, а вместе с ним и остальные члены экипажа. Поскольку каждый, хоть и в разной степени, отвечает за собственное судно, а это значит и за себя. Таковы изначальные законы профессии, где много брать на себя — не более, чем норма. Потому-то, наверное, и Дугин не спешил заручиться советами, что всем естеством ощущал полноту своей личной ответственности.

— Мое мнение, вам известно, — повторил Загораш, с трудом, ворочая враз пересохший язык. — Остановка необходима. Как минимум на двенадцать часов, — он облегченно сморгнул и отвел остекленевшие глаза, ибо не боялся уже, что его сочтут малодушным и был уверен в собственной правоте. — Но положение сложилось особое, Константин Алексеевич, так что я больше не настаиваю на срочном ремонте.

— Вот как? — Дугин тоже отвернулся и провел по глазам тыльной стороной ладони. — И за этим стоит объективная, так сказать, реальность? Вы можете предложить какое-то техническое решение?

— Пока нет. Просто не вижу иного выхода. Мы обязаны как можно скорее оказать помощь пароходу Богданова. Со своей стороны хочу заверить, что машинное отделение выложится сполна. Резервы для этого имеются. Постараемся не подвести.

— Одного старания мало, — невесело побарабанил пальцами Дугин. — Да и то верно: что еще можно сказать? Полной гарантии никто не даст — ни ты, ни я, ни вот он… Верно я говорю, Эдуард Владимирович?

Второй помощник расслабился и закивал, не переставая улыбаться.

— Ладно, — устало махнул рукой капитан. — Ступайте к себе. Отсыпайтесь, пока возможно.

Для него почти ничего не изменилось. О том, что всякие манипуляции с грузом не могут оттянуть срок прибытия в Геную, он знал и без того, а благими намерениями, вроде тех, что выдал сейчас дед, как известно, вымощена дорога в одно малоприятное место. В сущности, оба сказали лишь то, что могли или, точнее, должны были сказать. Но, как говорится, и на том спасибо. Из чистого суеверия Дугин боялся признаться себе, что у него чуточку полегчало на душе и вообще обозначились некие дополнительные степени свободы, которые до поры до времени лучше держать в резерве.

Погасив свет, он полностью распахнул иллюминатор и, не снимая ботинок, прилег на диван. Спать не имело смысла, потому что в любую секунду мог прийти радист с картой погоды. Но незаметно для себя Константин Алексеевич заснул.

Карту погоды принесли лишь в пятом часу, когда на вахту заступил Эдуард Владимирович и дипломник мореходки Сергей Сизов, исполнявший роль четвертого помощника.

Копстантин Алексеевич сумел поспать чуть более часа, но чувствовал себя отдохнувшим и на редкость бодрым. До начала сумерек оставалось минут двадцать, и ночь казалась особенно непроглядной. Скорее всего потому, что набежавший туман погасил звезды. Теплый туман над более холодной поверхностью океана, столь характерный для Северной Атлантики.

На фоке гудел тифон. Ход «Лермонтова» ощутимо замедлился.

— Сколько по лагу? — запросил Дугин в трубку, глянув на свой курсограф.

— Двенадцать, — доложил Эдуард Владимирович.

— Кто приказал снизить ход?

— Я, Константин Алексеевич, — после непродолжительной паузы ответил второй помощник. — Поскольку вошли в туман.

— Вижу. И давно?

— Минут сорок.

— Полный ход и включить оба локатора.

— Есть полный и оба локатора… Курс прежний, Константин Алексеевич?

— Прежний… Я сейчас поднимусь.

Он поежился от сырости, что заползла с моря, задраил иллюминатор. Наскоро умывшись, натянул шерстяной, домашней вязки джемпер. Перед тем как выйти, плеснул в стакан крепкого чая, рубинового, горького, как хина, «Антико россо». Стало теплее.

Новая карта лишь незначительно отличалась от прежней, хотя и была сдвинута дальше к востоку. Распределение термических областей пониженного и повышенного давления выглядело довольно типично для Атлантики на данное время года. Исландский минимум[13], как прикованный, торчал на обычном месте. Вторая депрессия — антарктическая, хотя и не вызрела еще окончательно (так, по всей видимости, будет оставаться до лета), тоже не предвещала никаких неожиданностей. Зато центральный циклон, от которого помалу отставал «Лермонтов», выглядел по-прежнему угрожающе агрессивным. Вторгнувшись между знаменитым Азорским максимумом[14] и постоянными областями высокого давления, которые развивались в субтропических широтах, он вдребезги разнес всю кухню погоды, «небесный камбуз», как говорят канадские моряки. По всем признакам следовало ожидать сильных ветров в нижних слоях атмосферы и облачности до восьми баллов. Штормовая угроза в районе западного побережья Африки становилась все вероятнее.

— Рассчитайте курс на «Оймякон», Эдуард Владимирович, — распорядился Дугин и, сунув руки в кармашки джемпера, начал прохаживаться вдоль рубки.

— Уже сделано, Константин Алексеевич!

— Не прямой, а с некоторым уклонением к югу от центра циклопа. Миль эдак на пятьдесят.

— Беляй предусмотрел и такой вариант… Потеряем на этом больше полусуток, — прикинул на глазок Эдуард Владимирович. — Ничего?

— А что делать, милейший? Все-таки это лучше, чем потерять пароход. Притом мы бы все равно были вынуждены преодолевать почти лобовое сопротивление ветра. Думаю, так на так получится.

Глянув на экран и убедившись, что никаких судов в сфере действия радара нет, Дугин возобновил хождение. Курсируя от одного подруливающего устройства к другому, он на секунду задерживался у штурвального пульта и вглядывался в притаившуюся за стеклом непроницаемую мглу. И хотя локатор не показывал никаких осложнений прямо по кругу, на душе было тревожно и муторно.

— Просчитайте все до каждой мили, — бросил он на ходу.

Когда все необходимые вычисления были проделаны, Константин Алексеевич набросал тексты радиограмм. Одна на них предназначалась капитану теплохода «Оймякон», другая была адресована Боровику, начальнику пароходства.

— Сейчас и передайте, — сказал он Шередко, заглядывая в радиорубку.

И пока Василий Михайлович, оставшийся из-за серьезности дела на вторую вахту, отстукивал сообщения, Дугин — руки по-прежнему в карманах — не уходил из радиорубки. Стоя за спиной Шередко и покачиваясь с каблуков на носки, вслушивался в приглушенный писк ответной морзянки, в треск и завывание эфира, который представлялся Константину Алексеевичу таким же непроницаемым, как туман вокруг