Ледовое небо. К югу от линии - Еремей Иудович Парнов

— Ничего не значит, — отозвался после долгого молчания Загораш и облизнул пересохшие губы. — «Оймякон» мы, конечно, выручим, и ремонт все равно делать придется. К ободу изготовишь деталь номер тридцать, — вынув шариковую ручку, он сделал галку на спецификации, — сорок один и сорок два. По шесть штук, — и, резко повернувшись, вышел.

«По-видимому, весь пароход осведомлен, — с горечью думал он, пробегая по звенящим прутьям мостков, — только я вынужден узнавать о таких событиях от своего токаря, от мальчишки! В этом вся суть нашего штурманского корпуса, его стиль».

Распаляясь на бегу, взволнованный и хмурый, ворвался он в ЦПУ.

— Тебя просят к мастеру! — встретил его стоящий у пульта Ларионов и протянул трубку.

КАЮТА КАПИТАНА

Эдуард Владимирович видел десятый сон, потому что его вахта давно закончилась. Дугин не дергал людей без особой необходимости, но когда, по его мнению, было надо, не признавал снисхождения. В принципе он бы вполне мог обойтись без второго помощника, но для успокоения души требовалось прояснить грузовые дела. В какой-то, пусть незначительной, мере это могло сказаться на его решении, а он привык все делать с открытыми глазами. Точнее, предпочитал, потому что всегда присутствует неопределенность и связанный с ней элемент риска.

Рассудив, что второй все-таки ему нужен именно сейчас, он преспокойно набрал номер его каюты.

— Простите, что разбудил, Эдуард Владимирович, — сказал Дугин, когда услышал в трубке заспанный голос. — Зайдите ко мне.

Раздвинув занавески, он выглянул наружу и зажмурился, подставляя лицо теплому ветерку. Ночь пребывала еще в самой глухой поре, и особенно яркая в этих широтах Вега торжественно сверкала прямо по курсу. Ее двойник, вместе с россыпью других звезд, слабо покачивался в мазутном зеркале присмиревшего океана. Роскошная, навевающая несбыточные мечтания ночь. Дугин знал, по крайней мере, так можно было заключить из карты погоды, что циклон широкой дугой забирает к югу, чтобы вновь устремиться на север, где-нибудь вблизи Африки. Перемена курса поэтому обещала встречу, вполне вероятную, с фронтом депрессионной воронки. Часов эдак через тридцать с чем-то или чуток побольше. Перспектива малоприятная. Особенно для Дугина, который всегда предпочитал уступать непогоде дорогу. Даже ценой небольшой задержки. Неизвестно что труднее: пойти на заведомый риск или отказаться от давнем привычки, превратившейся в своего рода магический ритуал, оберегающий от напастей. И, конечно, совсем никуда не годится, если одно так тесно связано с другим.

Дугин представил себе исполинскую лохматую спираль — так выглядит циклон на фотоснимке с метеорологического спутника, — нечто среднее между галактикой и часовой пружиной, разметавшей свои облачные витки над бескрайними пространствами океана и суши. Нет, что угодно, только не переть навстречу циклопу. Пусть накроет с кормы, уже на обратной дороге, когда можно свернуть, не торопясь разойтись с центром.

— Позвольте? — заглянул в каюту второй помощник, кудрявый, неизменно улыбающийся, чем-то похожий на молодого сатира.

— Прошу, Эдуард Владимирович, — Дугин обернулся, кивнул на диванчик, но сам остался стоять. — Мне бы хотелось уточнить следующее, — начал загибать пальцы, — насколько тесно мы связаны сроками. Знаю, знаю, — досадливо отмахнулся он, когда второй скорчил страдальческую физиономию. — С Генуей все понятно, а вот как остальные порты? Чем мы рискуем, если пропустим, скажем, Неаполь или Ливорно? Это первое. Далее, меня интересуют накладные, страховки и все такое прочее. Ясно, Эдуард Владимирович?

— Вполне, Константин Алексеевич, разрешите, захвачу документы? — согнав с лица озабоченность, еще лучезарное заулыбался Эдуард Владимирович и спросил, поднимаясь: — А что случилось?

— Вот возвращайтесь с бумагами и обстоятельно доложите по каждой позиции. Тогда и будем решать, что случилось, а чего не случилось… Захватите с собой схему. Хочу знать, где что: какие контейнеры к трюмах, какие на палубе.

— Все понятно, Константин Алексеевич. Сей секунд!

«И чего он все улыбается, — раздраженно пожал плечами Дугин, — просто не понимаю. Уж больно это не по-мужски…»

Он, естественно, не видел, как молниеносно, едва затворив за собой дверь, Эдуард Владимирович изменил выражение лица. По ярко освещенному и оттого казавшемуся еще более пустынным коридору шел враз постаревший на несколько лет человек, отягченный невеселыми раздумьями и тревогой. Быть может, оттого он и улыбался на людях, что знал, как молодила его улыбка. Опытный моряк, поднаторевший в хитрой механике грузовых распасовок, Эдуард Владимирович сразу понял, что произошло нечто из ряда вон выходящее. Капитан никогда, без особой нужды, не вникал в круг проблем, которыми занимается второй помощник. При погрузке его не заботили даже такие сугубо мореходные категории, как остойчивость и парусность, потому что он вполне полагался на своего суперкарго[12]. Взвесив все за и против, Эдуард Владимирович рассудил, что Дугин, получив, очевидно, сообщение из пароходства, вынужден как можно скорее закончить рейс. По логике вещей это могло быть связано с внезапным изменением деловой конъюнктуры. То ли новая линия открылась, и у пароходства недостает наличных судов, то ли итальянские докеры объявили очередную забастовку. Но почему тогда только в Неаполе и Ливорно? Не в Генуе? Нет, забастовка тут ни при чем. Но мастер явно предпочитал выгрузку в Генуе. Эдуард Владимирович без всяких схем помнил, где у него что лежит. Поскольку первый заход планировался именно в Геную, все адресованные в этот порт грузы были закреплены на палубе. Остальные контейнеры лежали под ними, в трюмах, в шести глубоких нишах, запечатанных массивной стальной плитой. Извлечь их можно было только в порту, разгрузив предварительно палубу. И хотя на «Лермонтове» имелась грузовая стрела, перегруппировка контейнеров в море была немыслима. У мастера не могло быть на этот счет никаких сомнений. Эдуарду Владимировичу, который сохранял, несмотря на весь опыт и природную хитрость, наивность одесского вундеркинда, как всегда, не пришло на ум, что самые сложные загадки могут иметь простое объяснение.

Назад он возвращался чуть ли не бегом, озаренный дежурной улыбкой. И как ни странно, несмотря на совершенно механическую природу, улыбка эта изменила душевный настрой. Словно и впрямь случилось просветление, зависящее, как учат проповедники системы буддийского созерцания — «дзен», от выражения лица. Вопреки явно тревожным