Мандарины - Симона Бовуар

— А нельзя ли сказать, что вы скорее становитесь более конкретным, чем раньше?

— Я в этом не уверен: в чем заключается конкретность? — спросил Робер.

Да, разумеется, он стал более уязвим, чем прежде. К счастью, митинг приносил свои плоды, ежедневно регистрировались новые сторонники. И в конечном счете коммунисты не стали объявлять войну СРЛ, они говорили о движении со сдержанной недоброжелательностью, но не более того. Можно было надеяться, что оно приобретет значительный размах. Единственным черным пятном было то, что «Эспуар» потеряла-таки многих своих читателей и потому возникала необходимость прибегнуть в скором времени к помощи Трарье и его капиталов.

— Вы уверены, что он раскошелится? — спрашивала я, с неодобрением разглядывая себя в зеркале.

— Абсолютно уверен, — заявил Робер.

— Тогда зачем вы идете на этот ужин? Зачем тащите туда меня?

— Не мешает все-таки поддержать Трарье в его благих намерениях, — сказал Робер, с неудовольствием завязывая галстук. — Приходится потворствовать причудам человека, которого собираешься обчистить на восемь миллионов.

— Восемь миллионов!

— Да! — молвил Робер. — Вот до чего они дошли. А все из-за Люка. Каков упрямец! И все равно они будут вынуждены взять деньги у Трарье. Самазелль, который провел свое небольшое расследование, говорит, что им дальше не выдержать.

— В таком случае я покоряюсь, — сказала я. — «Эспуар» стоит ужина в городе!

Мы были сама любезность, когда вошли в просторную гостиную-библиотеку, где уже находился Самазелль с супругой; он нарядился в светло-серый фланелевый костюм, который подчеркивал его дородность. Трарье тоже был сама любезность, официальной супруги не наблюдалось, зато присутствовала долговязая девица с блеклыми волосами, напомнившая мне моих набожных подруг в коллеже. В столовой, где пол был выложен черной и белой плиткой, нам подали вполне умеренный ужин; за кофе Трарье предложил ликеры, но не сигары; Самазелль наверняка обрадовался бы сигаре, однако без всякой задней мысли ликовал, наслаждаясь выдержанным коньяком. Я давно уже не бывала у настоящих буржуа, и это испытание, пожалуй, утешило меня; порой я говорю себе, что во всех интеллектуалах, которых я знаю, есть нечто подозрительное; но когда я встречаю буржуа, то прихожу к выводу, что они не уступают нам ни в чем. Надин и жизнь, которую я позволяю ей вести, выходят, разумеется, за рамки привычного; однако поблекшая дева, с угнетенным видом разливавшая кофе, казалась мне намного чудовищней; я не сомневалась, что, если бы я уложила ее на свой диван, она порассказала бы мне невероятные вещи. А сам Трарье! Несмотря на его наигранную банальность, мне он представлялся в высшей степени подозрительным. Его едва сдерживаемое тщеславие никак не вязалось с чересчур восторженным восхищением, которое он афишировал по отношению к Самазеллю. Они довольно долго обменивались воспоминаниями о Сопротивлении, затем выразили свое удовлетворение по поводу митинга, и Самазелль заявил:

— Прекрасным предзнаменованием является тот факт, что мы начали завоевывать провинцию. Через год у нас будет двести тысяч сторонников, в противном случае мы проиграем.

— Мы не проиграем! — возразил Трарье. Он повернулся к Роберу, до тех пор молчавшему больше, чем следовало бы: — Несомненная удача нашего движения в том, что оно было создано как раз в нужный момент. Пролетариат начинает понимать, что компартия предает истинные его интересы. А многие проницательные буржуа осознают так же, как и я, что должны согласиться ныне с ликвидацией своего класса.

— Несмотря на то, что через год у нас не будет двухсот тысяч сторонников, мы, однако, не проиграем, — с неохотой произнес Робер, — у нас нет ни малейшего интереса обманывать себя.

— Мой опыт научил меня тому, что, довольствуясь малым, нельзя добиться многого, — заметил Трарье. — Не в наших интересах и ограничивать свои чаяния!

— Главное, — сказал Робер, — что мы не ограничивали своих усилий.

— Ах! Позвольте вам заметить, что мы использовали далеко не все возможности, — авторитетно заявил Трарье. — Прискорбно, что печатный орган СРЛ не справляется со своей задачей; тираж «Эспуар» смехотворно низок.

— Он понизился из-за присоединения газеты к СРЛ, — заметила я. Трарье взглянул на меня с недовольным видом, и я подумала, что, если бы

у него была жена, ей не часто следовало бы вмешиваться в разговор, когда ее не спрашивали.

— Нет, — почти грубо возразил он, — это из-за отсутствия динамизма.

— Факт остается фактом, — твердо произнес Робер, — раньше у «Эспуар» был широкий круг читателей.

— Редакция воспользовалась всеобщим воодушевлением, последовавшим за Освобождением, — осторожно вставил свое слово Самазелль.

— Надо смотреть на вещи прямо, — сказал Трарье, — мы все с достаточной долей восхищения относимся к Перрону, чтобы иметь право выражаться на его счет с полной откровенностью; это чудесный писатель, но он не политик и не деловой человек; а присутствие рядом с ним Люка и вовсе не способствует делу.

Я прекрасно знала, что Робер почти готов был разделить такое мнение, однако он покачал головой:

— Присоединившись к СРЛ, Перрон оттолкнул от себя правых и коммунистов, а его финансовые возможности весьма ограничены, чтобы он мог плыть против течения.

— Я абсолютно убежден, — сказал Трарье, отчеканивая каждый слог, — что, если бы «Эспуар» возглавил такой человек, как Самазелль, тираж удвоился бы за несколько недель.

Скользнув взглядом по лицу Самазелля, Робер коротко заметил:

— Но его там нет!

Помолчав, Трарье заговорил вновь:

— А если я предложу Перрону выкупить «Эспуар» в пользу Самазелля? Дав хорошую цену?

Робер пожал плечами:

— Попытайтесь.

— Вы думаете, он не согласится?

— Поставьте себя на его место.

— Хорошо. А если я попрошу продать лишь долю Люка? Или же в крайнем случае третью часть их общей доли?

— Поймите, это их газета, — сказал Робер, — они ее создали и хотят быть у себя хозяевами.

— Это достойно сожаления, — заметил Трарье.

— Возможно, но тут уж никто ничего не в силах поделать. Трарье прошелся по гостиной.

— Я не из тех, кто легко смиряется, — с усмешкой сказал он. — Когда меня уверяют, что какая-то вещь невозможна, у меня сразу же появляется желание доказать обратное. Добавлю, что интересы СРЛ кажутся мне значительнее, чем личные чувства, пускай даже самые достойные, — с важным видом добавил он.

Самазелль забеспокоился:

— Если вы имеете в виду ваш позавчерашний план, то я вам уже говорил, что не могу согласиться с вами.

— А я вам ответил, что уважаю вашу щепетильность, — с улыбкой ответил Трарье и не без вызова взглянул на Робера: — Я выкуплю все долги «Эспуар» и поставлю Перрона перед выбором: или он берет в помощники Самазелля, или я доведу его до банкротства.

— Перрон выберет скорее банкротство, чем уступит шантажу, — с презрением ответил Робер.

— Ладно, он обанкротится, а я запущу другую газету, руководить которой будет Самазелль.

— Нет! — простонал Самазелль.

— Вы прекрасно понимаете, что СРЛ не будет иметь никаких дел с этой газетой; такой образ действий повлечет за собой ваше немедленное исключение.

Трарье внимательно посмотрел на Робера, словно проверяя на прочность силу его сопротивления, и, должно быть, быстро все усвоил, ибо сразу поспешил отступить.

— Я никогда и не думал приводить этот план в исполнение, — весело заявил он. — Я собирался использовать его для устрашения Перрона. А между тем успех газеты должен бы интересовать вас, — добавил он с упреком, — удвойте тираж, и вы удвоите свои силы!

— Знаю, — сказал Робер, — но повторяю вам, что, на мой взгляд, единственной ошибкой Перрона и Люка является упорное стремление работать с чересчур ограниченными финансовыми средствами. В тот день, когда они получат капиталы, которые вы щедро предоставите в их распоряжение, вы увидите разницу.

— Безусловно, — с улыбкой ответил Трарье, — потому что вместе с капиталами они будут обязаны принять и Самазелля.

Выражение лица Робера стало жестким.

— Прошу прощения! В апреле вы мне говорили, что готовы поддержать «Эспуар» без всяких условий.

Краешком глаза я наблюдала за Самазеллем: казалось, он ничуть не смутился; его жена выглядела страдалицей, но у нее всегда был такой вид.

— Я этого не говорил, — возразил Трарье, — я сказал, что политическое руководство газетой, разумеется, будет принадлежать уполномоченным СРЛ и что я не буду в это вмешиваться. Ни о чем другом речи не шло.

— Потому что ни о чем другом вопрос и не вставал, — с негодованием сказал Робер. — Я пообещал Перрону полнейшую независимость, и, только поверив в это обещание, он пошел на огромный риск — отдать «Эспуар» во власть СРЛ.