Стихотворения Поэмы Проза - Яков Полонский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На первый раз? — Какая быть должна
За этот подвиг первая награда?..
Конечно, ничего первее сна
Не может быть, — а он заснуть не может,
То беготня людей его тревожит,
То он ворчит, что номер без окна,
То чем-то кислым пахнет, — то слышна
Как будто музыка: не то гитара,
Не то рояль, — то до утра
Боится он задохнуться от жара -
И в душу лезет глупая хандра.
11
Когда все стихло — мой неугомонный
Земляк с досады настежь дверь открыл,
И долго, полутрезвый, полусонный,
С самим собой о чем-то говорил.
И долго, взор свой упирая в стену,
Глядел, как на завешанную сцену.
Но вот настала тьма, — фонарь потух, -
Вдали ударил час, — пропел петух.
Вот наконец — впотьмах за дверью шорох
Почудился, — чу! — скрыпнул башмачок…
Илюшин мой, конечно, был не промах,
Но к счастию порыв свой превозмог.
12
Черт с ней! подумал он — не до скандала…
(Он, может быть, и сделал бы скандал,
Да побоялся римского кинжала,
Иль тайного соперника). Нахал -
Он был не в духе — совесть обуяли
Воспоминанья, — думы погружали
Его не в сон, а в жизнь былую: — Рим
Был позабыт, — Москва плыла над ним
Во всей красе, — плыла, шумя садами,
Трактирами, фонтанною водой
И банями, — плыла, блестя крестами
И башнями, — и стал Илюшин мой
13
Чуть не стонать, — припомнилася Даша,
Погибшая ревнивица, — одна
Из многих тех, которым юность наша,
Неблагодарная, так неверна,
Которым за минуты наслажденья
Мы рано платим холодом презренья,
Или как вещь, наскучившую нам,
Передаем с рук на руки друзьям.
Плач этой Даши у его постели,
И этот лепет, что в ушах горит,
Как видно, в эти две иль три недели
Его поездки не был им забыт.
14
Припомнились прогулки, тройки, сани,
Гуляк полночных пьяная семья,
И хор цыган с гитарами, и Тани
Разбитый голос: "Ты коса ль моя",
И карты — и картежные несчастья,
И тот, который принимать участья
В его разгуле не хотел, не мог,
Как будто у него другой был бог,
Или ему капризная природа
Дала иное (с тем чтоб погубить), -
Ну, словом, брата — в эти два-три года
Житья-бытья не мог он позабыть.
15
И у Илюшина глаза горели,
И лепетал он: брата поскорей!
Давайте брата! — ну как в самом деле
Уехал он куда-нибудь, злодей!
А ну как скажут: с горя да с печали
Игнаша, брат ваш, — поминай как звали…
Отправился. — Куда? — Да как сказать!
Велел вам остальное промотать
И умер нищим. — Там его жилище
Посмертное. — Ищите — он зарыт
На старом католическом кладбище
И, как изменник, русскими забыт…
16
Забыт! И темнота его душила
И говорил он — то с самим собой,
То с невидимкой: — Друг мой — брат мой милый!
Что ты поделываешь? что с тобой?
Ведь ты талант… большой талант, Игнаша!
И верь мне, будет жизнь твоя, как чаша,
Полна любви и всяческих проказ;
Ведь ты не глуп, — умнее во сто раз
Меня, болвана. Ты сосредоточен,
А я горяч, — но есть душа у нас
Обоих, и тебя люблю я очень — очень -
Не может быть, чтоб ты в нужде угас.
17
Гляди, червонцы! — тетка отказала.
Четыре тысячи… в продажу лошадей
Пустил… дом заложил — играл, — сначала
Мне не везло. — Я целых пять ночей
Не спал, — потом фортуна улыбнулась
И знатный куш я выиграл, — проснулось
Желанье покутить — да вспомнил честь
И воздержался, — значит, воля есть…
Характер — братец! — Жизнью упиваться
Илюшину никто б не помешал!
Но — надо мне с тобою расквитаться,
Бери, что есть — пока не промотал.
18
На этом, разумеется, Илюшин
Не кончил бреда. Ясно, что мечтой
О позабытом брате был нарушен
Мечтательный души его покой;
Иной тоски душевные припадки
Бывают хуже всякой лихорадки,
Но так расчувствоваться, как земляк,
Способен всякий. — Ночь, вино, тюфяк,
Усталость, тишина, воспоминанья.
Расстроенные нервы и тепло,
Все это вместе с жаждою свиданья
Ему расчувствоваться помогло.
19
Иной давно уж ядом сожалений
Успел свои надежды отравить,
Без боли не выносит впечатлений,
Давно боится верить и любить,
Давно не спит — а утром, поглядите,
Какой веселый — и не подходите
К нему с душой, исполненной забот
Или тоски сердечной, — осмеет…
Что делать! скажет, мир уж так устроен,
Не вы один должны вращаться в нем;
Взгляните на меня, как я спокоен…
Да черт ли нам в спокойствии твоем!
20
Ну, а иной себя невольно спросит:
Зачем и почему на склоне лет
Он именно того и не выносит,
О чем мечтал когда-то, как поэт,
К чему стремился… Или надломилась
Душа в те дни, когда она стремилась,
Иль это счастье мнимое такой
Позорной было куплено ценой,
Что потеряло цену; — сердце сжалось
И высохло, как выжатый лимон,
И ничего от счастья не осталось,
Прошло как сон и — отравило сон.
21
У меланхоликов заметны эти
Страданья по лицу, по блеску глаз,
По медленной улыбке; — словно дети
Забитые, они смущают нас
Своим молчаньем; тихи и угрюмы,
Они весь день свои ночные думы
У сердца носят, и привыкли к ним,
Как к неизменным спутникам своим,
Но краснощекий здоровяк Илюшин
Поутру часто забывал о том,
К чему весь вечер был неравнодушен,
И звал себя за это подлецом.
22
А мы как назовем его? — нельзя ли
Нам справиться — (от кумушек узнать)?
В тот день, когда его распеленали,
Чтоб окрестив… его назвать.
Приходский поп (на всех попов похожий!
Ему дал имя "Алексей, раб божий", -
Итак, он был раб божий Алексей
Впоследствии, среди своих друзей,
В Москве, он просто назван был Алешей
Тогда — я помню — он острить любил,
Был увлечен корсетницей Матрешей
И одного шута на ней женил.
23
Но мне советовал не увлекаться;
Нет, говорил он, лучше ты пиши,
Учи перо уму повиноваться.
Да куй стихи в огне своей души, -
Ну, и гордись потом стиха закалом,
Как боевой черкес своим кинжалом.
Что ж делать? Видишь, у быка — рога,
У волка — зубы, у коня — нога.
У короля — заряженная пушка,
А у тебя — твое спасенье — стих.
Стих, как булат, он — для одних игрушка
И меткое оружье для других.
24
Перо! назад! — заснул ли мой Илюшин?
Сейчас заснет, — уж начал он мечтать.
Что брат его все так же простодушен,
И, как ребенок, рад его обнять.
Вот, грезит он, большая мастерская…
Окно полузавешено — нагая
Натурщица, четырнадцати лет,
Откинув драпировку, на паркет
(Как будто перед ней ручей студеный)
Спускает ногу, — над ее плечом
Дрожит извив косы незаплетёной…
"Брат, по-зна-комь!" — уже с большим трудом
25
Сознательно додумал наш приятель -
И захрапел. — Не осуди его,
О мой зоил — иль все равно, читатель!
Спроси меня, как друга твоего, -
И знаешь ли, что я тебе открою?
У всякого есть свой конек, зимою
И летом, часто ездишь ты на нем,
То с наглостью, то ото всех тайком;
Но замечай — от тайных огорчений,
От явной неудачи, от тревог
И от бессонниц — в область сновидений
Тебя всегда уносит твой конек.
26
И все-таки, любезный, — будь ты гений
(В чем сомневаюсь), или знаменит
(И это отношу к числу сомнений)
И захрапи — как мой земляк храпит,
Не вынося и дружеского храпу,
Я на уши свою надвину шляпу,
Хлестну Пегаса по крутым бокам,
И марш! куда-нибудь! Какое нам
До сонных дело! пусть их почивают…
Другие люди ожидают нас -
Положим даже, и не ожидают,
Мы все-таки вплетем их в свой рассказ.
ГЛАВА 31
Каков Рим ныне — это все мы знаем.
Гостей разнохарактерной толпой
Он каждый год с поклоном навещаем.
Зато с июня, там, среди сухой
Растительности, нет гостям покоя
От духоты, от комаров и зноя.
Теперь июль, — но ты иди за мной
И не сердись, — Рим и в палящий зной
Такой же Рим. Вон те же капуцины
Бредут попарно с четками в руках,
Вон женщины широкие корзины
С бельем несут на стройных головах
2
И с пеною по раскаленным плитам
Вокруг бассейна катится вода;
Вон мальчик голову накрыл корытом,
Вон компаньол и целая орда
Ослов с кошелками цветной капусты