Вечность на двоих - Фред Варгас

— Да.

— Ретанкур задумалась, зачем тебе они, и сама заново стала рассматривать фотографии. Она увидела какой-то след на правой стороне черепа, но не сумела правильно истолковать его. Это не давало ей покоя, и она пришла, чтобы расспросить тебя. Что ты искал, что ты там высмотрел? Ты увидел, что волосы были срезаны у корня, но ничего не сказал. Ты решил помочь нам, не повредив при этом Ариане. И передал нам информацию, слегка исказив ее. Ты говорил, что волосы были отрезаны, а не сняты у самого корня. В конце концов, что это меняло? Волосы — они и есть волосы. Зато ты прикрыл Ариану, заверив меня, что ты один способен заметить такие вещи. Твоя история про свежесрезанные волосы с четкими и прямыми кончиками — полная чушь.

— Абсолютная.

— Ты не смог бы рассмотреть на обычном снимке края срезанных прядей. Твой отец правда был парикмахером?

— Врачом. Какая тебе разница — срезанные или снятые скальпелем под корень, для следствия это не имеет значения. И я не хотел портить жизнь Ариане за пять лет до пенсии. Я решил, что она просто ошиблась.

— А Ретанкур удивилась, что Ариана Лагард, самый крутой судебный медик страны, пропустила такую деталь. Не могла же она не увидеть на трупе то, что ты заметил на обычном снимке. Ретанкур заключила, что Ариана не сочла нужным поставить нас в известность. А почему? Выйдя от тебя, она пошла к ней в морг. Начала расспрашивать ее, и Ариана почуяла опасность. Она перевезла ее в ангар на труповозке.

— Давай еще воды.

Адамберг намочил тряпку под холодной струей, выжал и принялся яростно растирать голову Ромена.

— Что-то тут не сходится, — сказал Ромен из-под тряпки.

— Что? — спросил Адамберг, перестав тереть.

— Прострация у меня началась задолго до того, как Ариана перешла на работу в Париж. Она тогда была еще в Лилле. Что ты на это скажешь?

— Что она приехала в Париж, проникла к тебе и заменила весь запас твоих штучек.

— Гавлона.

— Да. Она впрыснула в капсулы смесь собственного приготовления. Ариана всегда обожала всякие микстуры и прочую мешанину, ты не знал? А потом ждала себе преспокойно в Лилле, когда ты окажешься вне игры.

— Она тебе что, сама сказала? Что она меня травила?

— Она пока не произнесла ни одного слова.

— Почему же ты так в этом уверен?

— Потому что первое, что попыталась сказать мне Ретанкур, было: «Ведь всех ее надежд свершеньем стать бы мог / Лишь горький ваш конец, истомы тяжкий вздох!» Эти стихи она выбрала не из-за жениха Камиллы и не из-за Корнеля, а из-за тебя. Она имела в виду твою истому, охи и вздохи. И подсказала, что виною тому женщина.

— Почему Ретанкур заговорила стихами?

— Из-за Новичка — своего напарника Вейренка. Он оставляет следы, особенно на ней. И еще потому, что она витала в облаках транквилизаторов и на время вернулась в детство. Лавуазье уверяет, что один из его пациентов в течение трех месяцев шпарил наизусть таблицы вычитания.

— Не вижу связи. Лавуазье был химиком, его гильотинировали в 1793 году. Потри еще.

— Я говорю о враче, который сопровождал нас в Дурдан, — сказал Адамберг, растирая ему голову.

— Его фамилия Лавуазье? Как тот Лавуазье? — спросил Ромен глухим голосом из-под тряпки.

— Да. Ретанкур пыталась сообщить нам, что причиной твоей истомы была «она», женщина. Как только мы догадались об этом, все пошло как по маслу. Ариана превратила тебя в инвалида, чтобы занять твое место. Ни я, ни Брезийон не просили ее тебя заменить. Она сама представила свою кандидатуру. Зачем? Ради славы? Куда уж больше.

— Чтобы самой вести следствие, — сказал Ромен, вылезая из-под тряпки — волосы у него стояли дыбом.

— И тем самым покончить со мной. Я ведь унизил ее когда-то. Она ничего не забывает и не прощает.

— Допрашивать ее будешь ты?

— Да.

— Возьми меня с собой.

Вот уже долгие месяцы Ромен не в силах был выйти из дома. Адамберг боялся, что он не сможет спуститься с третьего этажа и дойти до машины.

— Возьми меня, — настаивал Ромен. — Она была моей подругой. Пока не увижу, не поверю.

— Ладно, — сказал Адамберг, помогая ему подняться. — Держись за меня. Если начнешь засыпать, в Конторе есть пенопластовая лежанка. Меркаде принес.

— Он тоже жрет капсулы с журавлиным пометом?

LXIII

Никогда еще Адамберг не видел, чтобы подследственные вели себя так странно. Ариана сидела напротив, по другую сторону его рабочего стола, но при этом, ничуть не смущаясь, она развернула стул на девяносто градусов, словно собиралась говорить со стеной. Адамбергу пришлось зайти с другой стороны, чтобы видеть ее лицо, но Ариана снова переставила стул под прямым углом и уперлась взглядом в дверь. В этом не было ни страха, ни злого умысла, ни вызова. Словно под действием магнита, отталкивающего себе подобных, она тут же раскручивалась в другую сторону, стоило комиссару подойти ближе. Так вела себя в детстве игрушечная танцовщица его сестры, которая начинала кружиться, если к ней подносили зеркало. Много позже он понял, что в розовых колготках балерины и на обратной стороне зеркала были спрятаны магниты. Соответственно Ариана была танцовщицей, а он — зеркалом. Она инстинктивно избегала отражающей поверхности, опасаясь увидеть Омегу в глазах Адамберга. И он вынужден был в свою очередь описывать круги по кабинету, пока Ариана, словно не замечая его движения, говорила в пустоту.

Ей было совершенно невдомек, в чем ее, собственно, обвиняют. Но не задавая вопросов и не возмущаясь, она вела себя послушно, почти кротко, словно другая ее часть прекрасно сознавала, что она тут делает, и временно смирялась с этим, как с нелепой случайностью в управляемой ею судьбе. Адамберг успел пробежать несколько глав злополучной книги и угадывал теперь в ее пассивном, но конфликтном поведении диковинные симптомы расщепления личности. Этот феномен был известен Ариане слишком хорошо, она положила на его изучение несколько лет, не ощутив при этом, что сама была центром собственного исследования. На допросе в полиции Альфа ничего не понимала, а Омега, затаившись, осторожно молчала в поисках выхода или компромисса.

Адамберг предполагал, что Ариана, заложница своего необычайного высокомерия, так и не простила ему истории с крысами, не стерпела и оскорбления, нанесенного санитаркой, которая увела у нее мужа у всех на виду. Как бы то ни было, вулкан взорвался, выплюнув наружу ярость и жажду возмездия. Правда, судебный медик Ариана Лагард даже не подозревала об этом потоке безудержных и смертоносных извержений. Год спустя санитарка разбилась в горах, но муж все равно к Ариане не вернулся. Он нашел себе новую спутницу жизни — она тоже погибла, попав под поезд. Совершая убийство за убийством, Ариана шла к намеченной цели, к завоеванию высшей власти, неведомой другим женщинам. К вечному превосходству, которое избавит ее от жалкого удела ей подобных. Ею двигала неодолимая ненависть к ближнему, и ненависть эту вряд ли удастся понять, разве что сама Омега заговорит в один прекрасный день.

Ариане пришлось десять лет грызть удила, поскольку рецепт из «De Sanctis reliquis» неумолимо возвещал, что «Пять раз настанет время юности, и ты обратишь его вспять, будучи неуязвим для его потока, и так снова и снова».

В этом пункте Адамберг и его помощники совершили непростительную ошибку, решив умножить на пять пятнадцатилетний возраст. Пущенные по следу медсестры, они незаметно для самих себя подогнали результат к 75 годам ангела смерти. Но в то время, когда переписывалась «De Sanctis reliquis», пятнадцатилетние девочки рожали детей, а мальчики крепко держались в седле. «Время юности» истекало в двенадцать лет. Соответственно обратить вспять надвигающуюся смерть и увернуться от ее косы полагалось в шестьдесят. Именно на пороге шестидесятилетия Ариана и начала приводить в исполнение целую серию давно задуманных убийств.

Шестого мая в час двадцать утра в присутствии полицейских Данглара, Мордана, Вейренка, Эсталера и доктора Ромена Адамберг начал официальную запись допроса Арианы Лагард, задержанной по обвинению в преднамеренных убийствах и покушениях на убийство.

— Что происходит, Жан-Батист? — спросила Ариана, любезно глядя в стену.

— Я прочту тебе обвинительное заключение в первой редакции, — тихо объяснил Адамберг.

Казалось, она знает все и не знает ничего, и ее взгляд, когда Адамберг случайно ловил его на себе, было трудно выдержать, столько в нем было вежливого высокомерия, ума и озлобленности. Этот невменяемый взгляд, где боролись, по очереди беря верх, Альфа и Омега, сбивал с толку ее собеседников, обращая их к собственным сокровенным безумствам и наводя на невыносимую мысль о том, что и за их внутренней стеной прячутся, возможно, неведомые монстры, готовые в любой момент открыть в них самих кратер неизвестного вулкана. Адамберг зачитал длинный список преступлений, внимательно наблюдая, не вызовет ли хоть одно из них реакцию на царственном лице Арианы. Но Омега была слишком хитра, чтобы так просто выдать себя, и, притаившись за непроницаемой завесой, с улыбкой слушала его. И только эта вымученная улыбка выдавала ее тайное присутствие.