Дезертир (СИ) - Ахметшин Дмитрий

   - Интересно, будут они ещё нападать? - спросил он.

   Том посмотрел в небо. Пока ещё ни единого просвета. Ни единой, даже небольшой прорехи, куда могло бы сунуть свой нос солнышко.

   - Если мы ещё не поняли то, что пытались они вдолбить в голову своими клювами - конечно, будут.

   - А как это понять? Вы - поняли?

   Том помедлил с ответом.

   - Думаю, это можно понять только коллективно. Я бессилен и глуп, пока кто-то где-то орёт и стреляет из ружья. Пока в людях осталась хоть капелька ненависти - мы ничего не поймём.

   Гарри пожал плечами, посмотрел в сторону рощи, мимо которой они проезжали. Она хранила гробовое молчание. Всегда были звуки: птичьи трели, шум, когда кто-то неосторожный ронял с веток жёлуди. Их отсутствие било по ушам гораздо сильнее, чем любой, самый громкий, шум.

   - Они боятся, - сказал он. - Очень страшно, когда где-то что-то идёт не так, как шло всю жизнь.

   Когда горький дым наконец наполнил кабину, Гарри спросил:

   - Мы оставим их здесь?

   Том покачал головой.

   - Мы не сможем вырыть сразу столько могил.

   - А птиц?

   - Я сам прослежу, чтобы их похоронили как подобает. Если кто-то будет против, сам их похороню.

   "Я сам хоронил свою пташку, - сказал себе Том, думая о Вэнди. - Она умирала долго, мучительно, многочисленные процедуры, которые назначали эти языческие шаманы-врачи, только причиняли невыносимые страдания. Они возводили на пути воли Божией стены из хирургических ножей, и снова, и снова, а моя Вэнди вынуждена была ползти через них, цепляясь кровоточащими руками за лезвия... Храбрая Вэнди, неустрашимая Вэнди, отмеченная смертью, она так и не повернула назад, к жизни..."

   - Интересно, какая у них религия?

   - У кого? - спросил Том, очнувшись.

   - Да у птиц. Вряд ли протестантизм или католичество, - Гарри даже слабо улыбнулся. - Не могу себе представить какую-нибудь гагру в митре. Вдруг мы похороним их не по тем обрядам. Может, согласно их обрядам, их тела следует сбрасывать со скал.

   Том потёр ладони, посмотрел на глубокие борозды на тыльной их стороне. Сквозь дым они напоминали влажные азиатские каньоны.

   - Птицы - они гораздо ближе к Богу, чем мы. Уверен, они понимают, что ничего плохого мы им не хотим. Главное, делать то, что делаешь, с чистым сердцем.

   Гарри сказал задумчиво:

   - Детям говорят, что Боженька живёт на небе, и они верят, потому что маленькие. Но мы-то знаем, что там вакуум, космос, планеты... до них можно даже долететь, но космонавты вряд ли станут ближе к Богу... Кто-то считает, например, что Бог может жить и где-нибудь на земле. Не обязательно в храмах, а в каких-нибудь искренних вещах. Например, в стоге сена. Вы в это не верите?

   Том улыбнулся.

   - В некотором роде я ортодокс. Небеса на слух воспринимаются куда как приятнее, чем стог сена.

   Гарри улыбнулся в ответ, и оба поняли - это первые настоящие улыбки за целые сутки. Хорошо бы сохранить хоть крохи этого ощущения на будущее, когда придётся возвращаться за новыми телами, когда птицы вновь посыплются на головы колючим кричащим дождём... когда они научатся высаживать автомобильные стёкла и бросаться на лопасти взлетающих спасательных вертолётов - им двоим понадобятся эти искорки, может, последние на всё человечество, и будут они дороже бриллиантов.

   Конец

   Лес потерянных вещей

   Вячеслав проворно соскочил на перрон. Поезд остановился на двадцать четыре секунды - более чем достаточно, чтобы с него сошёл один человек. Заспанная проводница появилась из своей каморки, вооружённая чашкой с чаем. Было раннее утро, оно, как голосистая пёстрая птичка, свила на голове у женщины гнездо.

   - И что вам дома не сиделось? - не слишком-то вежливо буркнула она.

   Вячеслав улыбнулся, и тогда она, скорчив гримасу, рывком распахнула дверь. Грохнула, опускаясь, лестница.

   - Прошу.

   Оказавшись на перроне, Вячеслав помахал проводнице. Поезд тронулся; колёсные пары загудели, вгрызаясь в рельсы. Повернувшись в сторону движения поезда, Вячеслав отвесил шутливый поклон машинисту. Вряд ли тот его видел: поезд сверкающей змеёй убегал вдаль, в сияющий рассвет. Мужчина прикрыл лицо от восходящего солнца рукой.

   Было очень холодно. Куртка скрипела и собиралась жёсткими деревянными складками на плечах. В воздухе чувствовалось дыхание зимы: она, видно, прибыла более ранним экспрессом. Ноябрьский лес в пятидесяти метрах от перрона стоял холодный и неприветливый. Вячеслав, закинув на плечо рюкзак, побрёл по едва заметной тропинке в сторону леса.

   Станция называлась "Ничейная Роща", и Вячеслав не мог представить, кому (кроме него самого, конечно) могла понадобиться неприветливая тайга. Особенно в это время года. Время грибов ещё не прошло, но все причастные к этому увлечению давно уже выбрались в лес и принесли божеству хвойных иголок и звонких ручьёв положенную дань из собственных сырых следов.

   Он вошёл в тень, и сразу стало холоднее. Мороз пощипывал мочки ушей, выглядывающих из-под черной вязаной шапки. Борода трещала, будто по ней пробегали электрические разряды. Меж осин и елей убегала вдаль едва заметная тропка - такая, что не проехать ни на одном транспортном средстве, включая лошадей. Только человек, не перегруженный вещами, мог пролезть между стиснутыми в кулак пальцами тайги. Только егеря, чудаковатые лесные люди, знали, как превратить её в распахнутую для рукопожатия ладонь. Вячеслав не был егерем. Он был учёным, который к тому же оставил почти всю свою науку дома.