Две вечности. Асфиксия - Ананке Кейрин

– Неужели и ты от меня отворачиваешься? – в отчаянии вопрошала мама. – Не хочешь быть со мной?

Оди не отвечал.

– Вот как. Я понимаю. Ты сделал выбор.

Оди тоже умер. Нас с мамой это не сильно удивило.

Всё-таки, если бы Оди был невиновен, он бы не страдал так сильно. Его мучения встретили логичный и закономерный конец.

Вот и всё. Наше некогда большое семейство было практически стёрто с лица земли. Ещё недавно мы жили с папой, у меня было два старших брата и Джун, а теперь я оставался один с мамой в огромном пустом доме.

У меня была только мама. А у неё теперь был только я.

Мамино внимание целиком и полностью сосредоточилось на единственном выжившем сыне, моё существование стало для неё главной целью и смыслом жизни. Честно говоря, она меня немного пугала. Каждую ночь я спал вместе с ней, но чаще всего эти ночи не приносили отдыха.

Потому что мама боялась. Что, если я умру, пока она спит? Что, если я уже умер?

Однажды ночью, когда я мирно спал, утопая в мягких одеялах, что-то едва ощутимо коснулось моих век. Не понимая, что происходит, я проснулся, но не спешил открывать глаза и прислушался. Ночную тишину прервало громкое дыхание мамы; привычный и успокаивающий звук. Но тогда я почему-то испугался.

Мама дышала обрывисто, часто, в её горле что-то хрипело. Я снова ощутил на веках робкое прикосновение.

Может, это и не мама вовсе, а ужасный монстр, поедающий глаза непослушных детей? Я запаниковал, но продолжал лежать, ожидая, что же случится дальше.

«Монстры не должны есть хороших мальчиков!» – убеждал я себя.

– Джошени…

И вновь прикосновение к веку, на этот раз более уверенное, смелое.

– Джошени? Ты…

Что-то потянуло мои веки в разные стороны, обнажая глазное яблоко. Как бы я ни хотел зажмуриться, мне предстояло встретиться лицом к лицу с чудовищем.

Я быстро отвёл взгляд, но неведомая сила заставила меня посмотреть наверх. Туда, где нависла чёрная фигура. У неё были длинные спутанные волосы, и только одна-единственная прядь отливала сединой в лунном свете. Лица не было видно, но на тёмном овале горел демоническим огнём единственный глаз, испещрённый сеткой лопнувших сосудов.

– Джошени. Ты спишь? Ты ведь ещё жив?

От страха я и правда был ни жив ни мёртв. Мой насильно открытый глаз в панике заметался.

– Ты живой? Видишь меня? Видишь?

– Д-да…

Тотчас же мои веки оказались свободны, а мама как ни в чём не бывало улеглась на подушку. Она удостоверилась, что её драгоценный сын жив, и со спокойной совестью продолжила спать.

К несчастью, она могла просыпаться и устраивать проверки по несколько раз за ночь.

Какое-то время я пытался прятаться под одеялом, закрываясь с головой так, словно воздух извне был способен причинить вред, и, если бы хоть миллиметр кожи оказался вне защиты плотной ткани, я бы испытал невыносимую боль.

Но одеяло на поверку оказалось плохим убежищем. Лёжа на боку, вдыхая с простыней запах маминых духов, я не спал, а внимательно вглядывался в темноту, представляя, что та хранит в себе какое-то драгоценное сокровище.

Я ждал. Прислушивался. Старался задерживать дыхание, надеясь, что мама меня не найдет. Разумеется, она меня находила.

– Ты спишь? Спишь? – шептали потрескавшиеся губы. – Ты ещё жив? Жив?

Всё это было очень странно и страшно, но со временем я даже привык. Чего плохого в том, что мать беспокоится за сына? Вот именно, ничего.

Глава 17

Смерть Оди заставила маму задуматься. Она ведь долго и тщательно объясняла нам, почему следует быть хорошими мальчиками; перед нашими глазами до сих пор не потускнели картины бесконечных похорон. Более того, мы обещали, что никогда не бросим маму, но Оди и Джун вероломно нарушили слово.

Почему? В чём причина проблемы?

– Ты ведь всегда будешь рядом, да? – спрашивала мама.

– Обещаю.

– Обещания ничего не значат. Всё-таки они – лишь пустые слова, которые бросают на ветер такие же пустые люди. Я больше не верю ничьим обещаниям. Оди был ещё ребёнком. Как и ты, Шенни. Он не понимал, что это такое – смерть. Не знал, как это страшно и больно – умирать. Поэтому не боялся. Незнание дарит людям бесстрашие и безрассудность. В таком случае, придётся открыть тебе глаза.

Что я тогда думал о смерти? В общем-то, ничего. Никогда не задумывался над тем, что ощущает человек, когда умирает. Я всегда смотрел со стороны. Для меня смерть означала исчезновение человека в чёрной холодной могиле. Неверный путь в игре «холодно-горячо». Оступился, пошёл не туда – вот тебе и смерть.

Боялся ли я её? Мне было грустно без папы, братьев и сестры, я не хотел оставлять маму, но моя собственная смерть? Я и в мыслях не допускал, что мне самому грозит её холодное дыхание.

Однако мамины слова заставили задуматься и поднапрячь память.

Смерть была красной.

Красной, как лужа, в которой лежала женская рука с вырванным ногтем.

Красной, как моя одежда, пропитанная кровью Флинна.

Красной, как лицо Оди, сгорающего от жара болезни.

Красный цвет стал невыносимым, хотя раньше мне нравилось играть с пожарными машинками. Я бы перестал есть красные яблоки и помидоры, но хорошие мальчики с удовольствием едят всё, что положат на тарелку. Даже если кажется, что по тарелке растекается кровавое пятно.

Нет, определённо, красный цвет мне не нравился. И не нравится до сих пор. Но боялся ли я умирать?

Мама была совершенно права. Тогда я ничего не понимал! Не страшился того, чего должен был. Словно читая мои глупые мысли, она размышляла и разрабатывала дальнейший план действий.

Она ушла с работы, потому что хотела целиком и полностью заняться моим воспитанием. Продала дом, так как в нём всё напоминало о прошлой жизни. Мы переехали за город, где когда-то жили мамины родители. Они давно отошли в мир иной, а дом оставался стоять среди древних деревьев, ветшал и покрывался толстым слоем пыли. Он не подходил для постоянного жилья, но мама потратила приличную сумму и оборудовала его всем необходимым. Электричество, вода, отопление – минимум для сносного существования.

Вред всегда проникал в нашу жизнь откуда-то со стороны, поэтому мама до поры до времени собиралась продержать меня в изоляции. На первый взгляд, мы устроили каникулы, переехав в сказочный, непривычный для нас мир, ничем не напоминающий о прошлой жизни.

Теперь меня окружали