Семь месяцев бесконечности - Виктор Боярский

Проснулись оба с не очень свежей головой. Вчера вечером засиделись с Уиллом допоздна за беседой. Уилл расспрашивал меня об истории государства российского, но, к сожалению, мой неполноценный английский язык существенно ограничивал и без того скудные познания по истории. В рассказе своем я старался придерживаться современного взгляда на исторические события, происходившие в нашей стране, особенно после революций. Уилла особенно интересовал вопрос о том, вбивалась ли в головы моего поколения мысль о том, что американцы — наши враги, что Америка — средоточие зла и что ее надо бояться. На что я, собрав весь наличествующий запас английских слов, отвечал, что, насколько я помню, ни в школе, ни в институте — нигде нам не внушалось, что Америки и американцев надо бояться. «Догнать и перегнать» или там показать им «кузькину мать» — это было. Достаточно настойчиво насаждалась мысль о «загнивании и упадке» всего запада и, в первую очередь, Америки. Часто появлялись достаточно злые карикатуры на «дядюшку Сэма», а вообще в нашей стране было очень мало информации об Америке, а если она и появлялась, то непременно о каком-нибудь скандале, взрыве или неудаче. Смотрите, мол, как у них все плохо! Справедливости ради я добавил, что столь же мало информации мы получали и о реальной жизни в своей собственной стране — здесь, наоборот, подбиралась самая выигрышная информация. И вот сейчас, благодаря Перестройке, мы наконец узнаем, что, во-первых, нам уже никого не догнать, во-вторых, это не у них, а у нас «загнивание и упадок объединенные в одно всеобъемлющее слово «застой», а — неудачи, оказывается, бывают и у нас, да и, к сожалению, немалые. Уилл сказал, что когда он был школьником, то у них в школе даже были специальные уроки, на которых им показывали, как надо себя вести в случае атомного нападения русских. Об этом показывались фильмы, и многие американцы его поколения, воспитанные на этом, долгое время считали, что русские — их главные враги, что это дикие люди, варвары и прочая и прочая. Я уже говорил о том, что был первым русским, которого увидел Уилл, и, как он мне заявил позже, уже после Гренландии, он коренным образом изменил свое представление о русских, и, помню, тогда мне это было очень лестно слышать, а сейчас еще раз вспоминать об этом. Затем разговор перешел на проблемы дачного строительства. Уилл — известный у себя на ранчо архитектор, и сейчас все свободное время в палатке он посвящал вычерчиванию эскизов своего будущего дома. Я, отчаянно жестикулируя, в красках описал ему процесс дачного строительства в нашей стране, оставив напоследок закон о шести сотках болота на каждого. Сделав небольшую паузу, чтобы дать собеседнику подготовиться, я чеканным голосом, как приговор, изложил ему этот закон. Последовала долгая мучительная пауза, в течение которой Уилл, владелец великолепного лесистого участка с огромным озером площадью всего 1000 гектаров, пытался в уме поделить площадь одной шестой части планеты на ее дееспособное население, составляющее что-то около двух процентов населения планеты. Видно было, что задачка с ответом никак не сходилась. Я успокоил беднягу Уилла тем, что у нас есть и более нелепые законы и все они, наверное, в конце концов вымрут, как вымирает миф о великом и кровавом противостоянии Америки и Советского Союза.

Наша интересная беседа, возможно, не была бы такой интересной и продолжительной, если бы периодически не разбавлялась знаменитой, но достаточно противной на вкус шведской водкой «Абсолют», неизвестно каким образом сохранившейся (я имею в виду, конечно, целостность бутылки, а не содержимого, ибо в нашей экспедиции народ чрезвычайно малопьющий). Так вот сегодня утром по своему самочувствию мы поняли, что «Абсолют» абсолютно не пригоден как средство для поддержания вечерней беседы. Я немного взбодрился утренним душем, благо безветренная погода позволяла это сделать с удовольствием. Температура минус 27 градусов, ветер немного усилился — метров пять — восемь с востока, — видимость хорошая, и складывалось впечатление, что и седьмой день будет для нас удачным.

Вчерашний день еще ознаменовался тем, что в течение одного перехода Егер сумел съесть пару постромок: одну во время обеденного перерыва, другую — сразу же по приходу, до того, как я раздел его на ночь. Ну что ты будешь делать с этой собакой, которая буквально во всем проявляет свои незаурядные умственные способности, и даже в этом ее страшном с точки зрения обычной ездовой собаки проступке не видится его постоянное стремление быть выше остальных собак, оторваться от этой приземленной собачьей жизни и приблизиться к идеалу, которым в глазах Егера мог стать, конечно, хозяин, постоянно питающийся на глазах у Егера за обедом и ужином. Однако эти соображения не были приняты во внимание военно-полевым судом, возглавляемым суровым хозяином, и судом «пристяжных» при определении меры пресечения злодейства. Приговор гласил:

Ввиду чрезвычайно напряженной внешней и внутренней обстановки, а также учитывая полнейшее отсутствие запасных постромок, действия подсудимого Егера, гражданина США, расцениваются как особо опасное вредительство и поэтому, несмотря на принятый недавно меморандум, запрещающий наказание собак, подсудимый Егер приговаривается к трем ударам лыжной специальной палкой фирмы «Эксел». Однако, принимая во внимание былые заслуги подсудимого, суд учел возможным удовлетворить апелляцию защиты (адвокат Боярский) и личную просьбу Сэма, свидетеля по делу, и заменить вынесенную меру одним ударом вышеозначенной палкой. Приговор окончательный, обжалованию, а равно облаиванию и обскуливанию не подлежит и должен быть приведен в исполнение немедля с одновременным показом подсудимому результатов совершенного им деяния — разорванных постромок — в целях предотвращения подобных действий впредь! Верховный судья, он же исполнитель приговора.

Подпись. Дата. Печать.

Егер действительно был наказан. Поскольку все было исполнено с полным соблюдением законности, недовольных, за исключением самого подсудимого, не оказалось. Зеваки были разведены по местам постоянного проживания.

Сегодняшний день так хорошо начинался, но после обеда внезапно сорвался шторм, видимость упала до 5–10 метров, и двигаться стало невозможно. Мы все-таки попытались продолжить движение в таких условиях и опять применили методику связывания нарт длинной веревкой, но скоро поняли, что мы больше стоим, чем движемся вперед. Остановились уже в 15.30. Надо сказать, что сделали мы это вовремя, так как ветер усиливался на глазах. Пожалуй, мы еще ни разу не ставили палатку при таком сильном ветре. Это был неплохой эксперимент. Особенно долго, около 20 минут, мы возились с внешним чехлом. Его огромное полотнище разъяренно хлопало по ветру и вырывалось из рук. Хрупкую желтую скорлупку палатки, трещащую под напором ветра, едва удавалось удерживать лежащему, на ней Уиллу.