Мерило истины - Роман Злотников

Полицейский смотрел на Бурыбу спокойно, без злости, даже наоборот — как-то по-приятельски, что ли…

— Кирнул с дружками, — продолжал он, — не хватило. Бывает. Вот и бомбанул дамочку, сумку подрезал у нее. Так было же? Куда бабки-то остальные дел, а, босота? Она показала, что у нее около двух штук было. А телефон ее где? Неужто уже толканул? Ну, ты и метеор…

— Я никого не бомбил… — сухим горлом вышептал Бурыба.

— Николай Александрович, — позвал его опер. — Советую во всем чистосердечно признаться. И нам легче будет, и вам прямая выгода.

— Да в чем признаваться-то?.. — воскликнул Колька.

И снова осекся. Опер, не слушая его более, быстро трещал кнопками клавиатуры. А пэпээсник удобно расположился на подоконнике, закурил сигарету и повел неспешную беседу:

— Гляди, босота, — дружелюбно говорил он, — тетка тебя опознала? Опознала. Алиби у тебя есть? Нет. Что получается? Получается очень нехорошая для тебя ситуация. Ну, бывает такое в жизни: случается с тобой беда. Со всяким бывает. Вот и с тобой сейчас… А я тебе по-простому говорю: если уж попал, то не вертухайся бестолково, а стремись с наименьшими потерями из беды выбраться. Тебе предлагают чистуху написать — ты напиши. На суде по-любому снисхождение выйдет. И к тому же… ты ведь раньше не привлекался по уголовке? Ну, вот. Сто процентов, условное получишь. А что тебе эта условна? Погасят рано или поздно… Куришь? Хочешь сигаретку?..

Капитан закончил печатать. Тихонько зажужжал принтер, выпуская исчерненный частыми строчками листок. Шевеля уставшими пальцами, капитан негромко замурлыкал себе что-то под нос.

И тогда в Кольку Бурыбу полился ледяной ужас. Он прямо физически чувствовал, как холодеет в груди, как тяжелый этот холод медленно, но неотвратимо распространяется по телу, как начинают покалывать, будто от мороза, щеки и кончики пальцев рук и ног. Он как-то вдруг сразу осознал: эти серьезные, взрослые и неглупые люди прекрасно понимают, что он, Колька Бурыба, ни в чем не виноват. Но целенаправленно ведут дело так, чтобы его, невиновного, оформить. За что они так с ним? Что он им сделал? И ведь не похожи они ни капельки на подлецов и негодяев. Особенно, очкастый капитан — такой солидный, спокойный… тускло поблескивает обручальное кольцо на худом пальце с аккуратно подстриженным ногтем… Как и все, он приходит домой, привычно целует жену, гладит детей по головкам, потом, сидя перед телевизором, авторитетно излагает свое мнение по поводу текущей внутренней и внешней политики государства… А пэпээсник, вообще, кажется, парень вполне добродушный. Молодой, лет на пять, может быть, постарше Кольки. Наверное, сам не дурак пива выпить и покуролесить на улице. Глядит сейчас весело, даже подмигивает: мол, ничего страшного, все перемелется… Вот самое главное, что понял Бурыба: никакой личной неприязни к нему эти люди не испытывают, потому что он, перепуганный пацаненок, сейчас для них даже не человек. Так, расходный материал, галочка в отчете. Безусловно, столкнувшись с ним в любой другой, неслужебной обстановке, они бы и отнеслись к нему по-другому. Но сейчас они выполняют свои обязанности. Подобно всем профессионалам, по давно отлаженной системе, нацеленной на наибольшую эффективность, стремясь к заданному результату — представить отчет об успешно раскрытом деле…

Капитан положил перед Колькой листок бумаги из принтера.

— Подписывайте, — сказал он таким голосом, будто нисколько не сомневался, что Колька сейчас же возьмет и подпишет.

Бурыба молча замотал головой.

Следующие трое суток он провел в подвальной камере отдела. В конце концов его отпустили, так и не вытащив из него признания и ничего не сумев доказать. Дома уже он узнал главную причину счастливого своего избавления: отец поспешил взять под это дело крупный кредит (чтобы погасить который семье понадобилось продать гараж). Дома Кольку встретили исхудавшего, осунувшегося, потерянного. Но отец, сам оттрубивший в юности семерик по хулиганке, довольно быстро Бурыбу привел в чувство. Нет, покричал сначала для порядка — мол, нечего шляться по улицам под мухой… А потом, размякнув вечером от законной (сына из ментовки вытащил!) поллитры, начал разговор: «Ты, Колян, не переживай, жизнь есть жизнь. Просто оказался не в том месте не в то время, с кем не бывает. Главное, все хорошо закончилось…» Оказалось, что мнение Бурыбы-старшего по поводу произошедшего полностью совпадает с точкой зрения крутивших Кольку полицейских. Ни тот, ни другие в случившемся не видели ничьей вины. «Каждый зарабатывает, как может, — говорил Бурыбе отец. — Если есть возможность бабла срубить, кто ж откажется? Ты бы вот отказался? То-то… Не, понятно, что и реальных злодеев ловить надо, так ведь гоп-стоп только по горячим следам и раскрывается. А не получилось по горячим — все. Из-за несчастных двух кусков и звонилки никакой тебе мент весь район шерстить не станет. А тут ты, красивый, нарисовался, хрен сотрешь. Так что, на полицию, сынок, зла не держи. Бабок жалко, да. Но отбашлять надо было. Именно отбашлять, а не поднимать шум — журналистов там подтягивать, с прокураторой и ОСБ бодаться. Во-первых, бесполезно. А во-вторых… В этом большой смысл есть! — Бурыба-старший назидательно покачал перед носом сына указательным пальцем. — Ведь, что главное — если вдруг и вправду где-нибудь накосячишь, всегда есть возможность отмазаться. По этой самой схеме, отработанной годами. По этой схеме вся страна живет. Понял?»

Колька ответил, что понял. Тогда он и на самом деле сердцем внял несложной отцовской истине: какова бы ни была существующая система, ни в коем случае нельзя пытаться вырваться из нее. Это всегда станет дороже. Необходимо следовать правилам этой системы, чтобы обрести право на нормальную, как у всех, жизнь…

Казарма негромко гудела — почти никто не спал, рядовой состав, кто во что горазд, обсуждал сегодняшнее происшествие. Младший сержант Бурыба в очередной раз перевернулся с одного бока на другой. Никак не шел к нему сон. Под закрытыми веками крутились, мешаясь друг с другом, царапая сознание, обломки воспоминаний: и старых, и совсем недавних. Вот его, зеленого новобранца, «старшие товарищи» учат жизни, сажают, не за какую-то провинность, а в профилактических целях на «невидимую табуретку» — заставляют с прямой спиной присесть как можно ниже и держаться в этом положении; он держится, изнывая от чугунной кровяной боли в коленях, уговаривая себя: «Здесь так принято, надо перетерпеть, ничего, будет и на моей улице праздник, как придет время…» Вот ему снова семнадцать лет, он в подвальной камере тихо умирает от ужаса безысходности… Вот он, мимо проходя, отвешивает рядовому Евгению Сомику чувствительный пендель, просто так, без злобы и без удовольствия, потому что «так надо», чтоб не забывал, салага, куда попал… Вот прохаживается вдоль строя только что прибывших в часть новобранцев, в числе которых находится и Коля Бурыба, старшина Нефедов, важно вещающий: «Всем к завтрашнему дню сдать деньги на новый линолеум. Кто сколько может! Дело добровольное, но не жидитесь, вам ведь тут жить, а у части денег нет… А тех, кто больше других сдал, я, парни, не забуду. И тех, кто не сдал, отмечу особо…» И Коле Бурыбе, как и остальным новобранцам, конечно, все понятно про этот линолеум; они перемигиваются, ухмыляются, да и сам старшина в конце своего выступления не удерживается от хитрой улыбки…

И режущим рефреном врывается в эти обрывки звонкий от презрения и ярости голос Гуманоида: «Вы подобны воронам… Только и можете галдеть и вырывать друг у друга куски…»

И отчаянно скрипит сокрушаемый металл, и вспучивается и разлетается комьями потревоженная земля…

Бурыба в очередной раз поежился, когда перед ним снова вспыхнуло невероятное сегодняшнее происшествие. И опять застучала в его голове речь Гуманоида, для которой акт уничтожения старой спортплощадки послужил этаким гигантским пылающим восклицательным знаком. И опять появилось это странное чувство, которое (что нетрудно было заметить) коснулось и Кинжагалиева, и Кисы, и Мазура… и еще многих парней-сослуживцев сержанта Бурыбы. Чувство, что все происходящее вокруг, такое обыденно-привычное и понятное, на самом-то деле ненормально и неправильно… Что окружающая действительность может быть и даже… должна быть совсем другой… И уж это личное дело каждого, как поступать дальше. Дать волю этому чувству прочнее обнять душу. Или постараться его забыть.

«Да к черчу это! — разозлился на самого себя Бурыба. — Нормально-ненормально… Какая разница? Живем же, и ладно! На каждый пенек не вспрыгнешь, каждую дырку не заткнешь…»

Однако уснуть у него все равно не получилось.

По пути от каптерки к казарме рядовой Саня Гусев принялся насвистывать. Разговор с товарищами по призыву победоносного его настроения не испортил. «Не свисти — денег не будет», — вспомнил он старинную присказку и усмехнулся сам себе.