Песнь моряка - Кен Кизи

Когда Люди добрались до обрыва, из всех таинственных существ остался один незнакомец. Он ревел, как дикий зверь, гнев исказил его красивое лицо. Камнями и факелами его подогнали к краю обрыва, а потом и вниз, в стремительные волны.

Он с ревом исчез под водой, но не прошло и минуты, как он снова показался на поверхности в своем истинном обличье долгогривого Морского Льва. Раковина-ожерелье все еще виднелась у него на шее, пока он плыл к горизонту и ревел от гнева и разочарования.

Женщины выбирались из длинного дома, подходили к обрыву и смотрели вниз. Шула подбежала к Имуку и встала рядом с гордым видом. Заклятье рассеялось.

– О, Имук! Ты спас нас от злого бога. Ты такой храбрый и такой умный. – Она повернулась к вождю. – Правда, отец? Умный и храбрый…

– Да, – пришлось признать вождю. – Он умный и храбрый для хромого… – Вождь замолчал, чувствуя на себе взгляды всего племени. Он понимал, что без своей прекрасной царской мантии выглядит слишком толстым и глупым. Он закончил предложение почти шепотом: – …Ложечника.

Имук посмотрел вождю в глаза и промолчал. Он всегда будет хромым – этого не изменишь, – но он больше не рабчонок.

Есть вещи, которые не под силу даже Великому Смотрителю-Хранителю.

И тут Люди услыхали приближающиеся звуки – чуть приглушенный хор гудков и свистков. Подняв глаза, они увидели, что по тропинке быстро идет Ум-Лаладжик. Подойдя к краю обрыва, старуха подалась вперед и плюнула в волны.

– Значит, бабушка, – улыбнулся Имук, – ты уже не поешь Песню Медленного Пути. Неужто ты решила не покидать этот дымный дом?..

– Бывает, что труба и ни при чем, – проворчала старуха. – Бывает, просто газы.

Следующей весной все молодые женщины, кроме Шулы, родили младенцев с золотыми волосами. Вождь приказал бросить их в море. Но они не тонули. Какой бы грозной ни была волна, они выпрыгивали из воды и с ревом уплывали прочь. Так начались Люди Морского Льва, рев которых слышен с тех самых пор.

Дочитав, Алиса поднялась так резко, что вороны с карканьем разлетелись, а щенок проснулся. Она вернула книгу обратно в коробку, коробку поставила на полку и закрыла за собой дверь трейлера. Подумала, не оставить ли собачку здесь на попечении старого Марли, но не решилась: ее тут может съесть медведь или оттрахать енот. Наполнив для Марли ведро с водой, Алиса подхватила этот уже растолстевший пушистый колобок и понесла к «самураю». Оставила ее у себя на коленях.

– Просыпайся, Чмошка. Поможешь мне крутить руль.

Зубы у Алисы скрежетали куда сильнее обычного, а руки дрожали так, что она не могла включить зажигание. История Шулы заставила ее расчувствоваться до пелены в глазах, и это очень ее злило. Дерьмо! – сказала она себе. Большая куча дерьма. Неудивительно, что Голливуду приспичило снимать эту тошнотную кучу ностальгии именно здесь! Где еще машина грез найдет столько сырья? Мы созданы из дерьмеца того же, что наши сны[51], – дешевка!

Не успела Алиса включить зажигание, как услыхала, что в дверь кто-то скребется. Выглянула в окно и увидела рядом с фургоном сидящего на ракушечнике Марли. Лапа умоляюще поднята, на морде улыбка, как у полного надежд автостопщика.

– Ой, ради бога, – сказала она. – Все думают, что если бедная девушка из деревни, с ней можно делать что угодно. – Тем не менее она вышла из машины и под тявканье и проказы щенка помогла старому псу забраться через заднюю дверь внутрь.

На этот раз она покатила не по боковой дороге, а через город. Прошла всего неделя с тех пор, как она проезжала этим же маршрутом, но следы бурной деятельности голливудской машины грез были теперь повсюду. Конфетная лавочка Лидии Глав рекламировала в своем окне не сливочные тянучки «Мышка», а сливочные тянучки «Лисичка». Вывеска на жидких кристаллах, мигавшая над шатром «Крабб-Потте», предлагала новый напиток под названием «Шипучая Шула». А двигаясь мимо мощенного булыжником проезда, что вел от дороги к Национальному банку Аляски, Алиса отметила, что старый Эрни Патч в очередной раз вырвался из кокона каждодневных мыльных опер и шнапса с апельсиновым соком ради возобновления работы над заброшенным тотемным столбом. Под холщовым навесом он колол закрепленное на козлах кедровое полено. Эрни забрасывал работу и брался за нее снова вот уже три или четыре года, неторопливо долбя и обстругивая свой столб снизу вверх. Алиса следила за его трудами. Столбы Эрни были по-прежнему лучшими в округе, во многих фигурах чувствовалась искра. Особенно в нижнем медведе. Что-то многострадальное и трогательно героическое было в его стилизованной деревянной морде: например, взгляд кедровых глаз – чуть-чуть наверх, на колонну резных существ, которых ему наказано держать на своей широкой медвежьей спине. Бобр над ним был не хуже – скошенные зубы под идеально выверенным углом складывались в страдальчески изогнутые брови медведя. Четкие, ясные, стремительные углы. Но чем ближе Эрни подбирался к вершине, тем меньше в нем оставалось стремительности. Вот уже несколько лет банк «Морской ворон» изводил старика, чтобы тот завершил наконец свой шедевр, пока кедр или резчик – или тот и другой – не рассыпались от возраста. Эрни отбрехивался тем, что Дух пока не сообщил ему, что делать с вершиной.

– До вершины работа идет сама собой, но вершина – она-то уж точно должна сама собой прийти.

И вот теперь Эрни, согбенный и окутанный метелью из табачного сока и кедровых опилок, яростно трудился над самой верхней фигурой. Притормозив у бордюра, Алиса потянулась через сиденье и открыла боковое стекло.

– Что же вы в конце концов решили, мистер Патч? Что пришло само собой? – Еще не договорив, она поняла, что вопрос звучит по-дурацки. – Ворон? Буревестник?

– Нет, Алиса, – отозвался через плечо резчик, усмехнувшись и выплюнув древесную пыль. – Морской лев, чертов морской лев. От Белла-Кулы до Нома я не видал ни одного столба с морским львом. Может, тебе попадался?

Алиса призналась, что нет. Она ехала дальше и думала почему. С восемнадцатого века, когда появились в их краях первые круглоглазые историки тотемного искусства, на эти несчастные столбы пересажали половину всех тварей, местных и пришлых. Алиса видела старые фотографии столба с арой на верхушке – возможно, любимой птичкой какого-нибудь моряка. На бессчетное число знаменитых столбов водрузили Эйба Линкольна – в цилиндре, все дела, он сидел там, как рассудительный и обаятельный дядюшка. Но никаких морских львов. Наверное, потому, что в морских львах нет ни капли обаяния. Однажды, перегоняя из Сан-Диего свой старый «фолькс», Алиса остановилась у знаменитых на весь мир пещер с морскими львами