Песнь моряка - Кен Кизи
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Осторожно, чтобы не разбудить старуху, он выскользнул из-под одеяла. Отвязал засовы на задней двери возле их темного угла. Выполз, волоча за собой корзинку. Он ковылял сквозь туман, пока не нащупал в темноте тропу к утесам.
Он слышал впереди море, мягко похрапывавшее между приливами. Полная луна с трудом пробилась сквозь остатки грозовых туч, показались даже несколько звезд. Над самой его головой прошмыгнула сова и, взгромоздившись на сосну, прокричала:
– Куда? Туда?..
Имук понимал, что она хочет этим сказать.
– Да, добрая ночная птица, – ответил он. – Это мой Медленный Путь, а ты можешь спеть для меня песню. У меня недостанет мужества сделать это самому.
Сова еще пела, когда Имук добрался до большого утеса.
Мальчик закрыл глаза и обхватил руками корзинку с инструментами и резными ложками, дожидаясь, пока сова допоет. Внизу под скалами мурлыкало море. Он шагнул к обрыву. И лишь тогда он услыхал другой звук, доносившийся тоже снизу, но сзади, со стороны его маленького берега. Странный приглушенный рев, голос не зверя, не человека и не духа, но того, кто мучительно мечется между всеми тремя. Имук пробрался сквозь траву к самому обрыву, и ему открылось страшное зрелище.
На берегу, брошенные на песок, словно груды мокрых лохмотьев, лежали в тупом тяжелом сне все девственницы их племени. Все! Они перекатывались по песку в безмолвном трансе. Неудивительно, что длинный дом казался полупустым.
И только Шула не лежала мокрой кучей. Она держалась на ногах, но была в таком же трансе, как и другие. Как человек, отведавший крапчатого ут-утса, она шла по освещенному луной песку – юбка высоко подоткнута, руки раскинуты. Глаза не отрываясь смотрят на что-то впереди, как у младенца, зачарованного светом лампы. Но этот свет исходил не от смоченного рыбьим жиром фитиля – он горел у горла мохнатого монстра, того самого чудища, что примстился Имуку в его закрученном видении! Светилась раковина! Заколдованная раковина! Она качалась взад-вперед, взад-вперед, а большой зверь качался из стороны в сторону в мелком прибое.
И Шула уже готова была вскочить на чудовище и помчаться на нем по волнам. Вот почему другие девушки были так похожи на утопленниц. Лучшую из них чудище оставило на потом!
С новым гневным криком Имук бросился к песчаным ступеням. Голова чудовища все качалась. Увидев мальчика, она весело заревела. Но теперь Имук знал средство получше, чем пылкая атака, предпринятая им в длинном доме. Балансируя на одной ноге, он швырнул вперед палку, как раньше бабушка швыряла свои коренья. Палка ударила чудовище толстым концом в волосатую шею. Тварь заревела вновь, на этот раз невесело. Тогда Имук достал из корзины тесло и тоже бросил его изо всех сил. Тесло вонзилось чудовищу в нос. Следом полетел каменный молот, и Имук услышал, как он ударился о ребра этой твари. На этот раз чудище не просто заревело, а схватилось ластой за качающуюся раковину. Оно поднялось во весь рост, отбросив гриву. На глазах у Имука чудовище превратилось в давешнего незнакомца, только без одежды, если не считать блестевшей на шее раковины. Взревев еще раз, великан зашагал к песчаным ступеням.
Из всех тяжелых вещей, которыми можно было бросаться, у Имука осталось только резное ребро. Имук достал его из мешка. Незнакомец, кажется, замялся. Имук поднял кость над головой, и незнакомец попятился вниз по ступеням. Имук почувствовал, как в резной кости бьется сила.
Спустившись обратно на берег, человек обернулся к зачарованным девам.
– Вперед! – проревел он. – Догнать его! Схватить! Разорвать на части! По частям мы скормим его крабам.
Девушки с воплями бросились к подножию обрыва.
Опираясь на кость, как на палку, Имук повернулся и побежал к лесу так быстро, как не бегал никогда в своей жизни. Резная кость не только поддерживала его, она указывала ему в темноте дорогу. За камень! Под черничный куст! Девушки неслись за ним, как стая волков, но не могли догнать, несмотря на молодые здоровые ноги. И чем дальше они убегали от моря, тем тише и реже становились их вопли. Скоро погоня выдохлась, одна за другой девушки останавливались, разворачивались и плелись к длинному дому. Тихо, будто лунатики.
Шула ушла последней. Из полого кедрового пня, куда он перед тем спрятался, Имук слушал, как она мечется неподалеку, в зарослях гаультерии. Она потерянно скулила. Один раз ему показалось, будто она шепчет его имя, но он не сдвинулся с места.
Потом ушла и она, а Имук лег на спину в деревянной миске большого пня восстановить дыхание. Он смотрел на круг неба в вышине. Тучи расступились, луна светила ему в глаза, и они становились острыми и твердыми, как глаза Уркек, морской орлицы, когда та гневалась…
Алиса рывком подняла голову. Бутылка была пуста. Черт побери, опять все высосала. Может, старая дева из Нью-Джерси и не много понимала в северо-западной культуре и ее наследии, но эта зараза умудрилась отыскать нечто вроде первобытного источника, как бы ни разило от него доктором Фрейдом. Но разве не то же самое происходит и поныне! Чем Папа-папа не скотский бог со своим мешком подарков и деревянной лошадью с фиолетовой гривой? Или толстоватые сестры не так раздавлены и развратны? Разница лишь в том, что в убогой драме Папы-папы нет достоинства. Нет, черт побери, стиля. Даже если эта детская сказка фальшива, как пасхальный зайчик, она все же прививает некое смутное чувство стиля. Вот только… что за хрень этот ут-утс?
Оставалась еще треть книги – значит, можно взять третью «Корону». Но последняя бутылка оказалась с фокусом – ее пустую засунули в упаковку. За полиэтиленовым пакетом с плесневелым салатом Алиса нашла вино с содовой. Открутив пробку, она сморщила нос и принюхалась – искусственная черника. Алиса вернулась к книге, но почему-то ей стало неудобно на кровати Салласа. Компактный альков был слишком компактным. Она вынесла бутылку с книгой на улицу и села на алюминиевые ступеньки. День был тихим. Дым тлеющей свалки свисал с ветвей дерева, как обрывки грязных флажков. Две собаки на той стороне двора, расправившись с макаронами, свернулись вместе под кустом гаультерии. Щен уткнулся мордочкой в ребристую грудь старого
