Песнь моряка - Кен Кизи
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В тот сезон почти не рождалось детей – только Имук и Шула. Шула стала для Имука единственным настоящим другом, а он – для нее. Теперь она, подоткнув высоко юбку, собирала коренья вместе с другими женщинами. Имук посмотрел на свои собственные босые ноги.
– Это желание ничего не изменит, – вздохнул он. – Головастик может превратиться в лягушку, но лягушка никогда не превратится ни во что другое. Всяк становится только тем, чем был с самого начала.
Имук сжал зубы и опять склонился над лучком. Заныла бечевка, закрутилось сверло, и он услыхал, как мужчины поют в камнях песню. Они славили море. Они называли его соперником, с которым всегда нужно сражаться, Великим Воином, победа над которым принесет им пищу.
Женщины, что шли мимо с корзинами, полными крабов и моллюсков, водорослей и корней папоротника – они торопились смолоть это все, чтобы испечь Людям хлеб, – отозвались своей песней. В ней пелось, что море – это Могущественная Мать, которую нужно бояться из-за ее свирепости и славить за то, что она дает своим детям заботу и пропитание.
– Море – не Великий Воин и не Могущественная Мать, – сказал Имук сам себе. – Море – это всего лишь большая миска рыбного супа! И я, Имук, восславлю его, как и подобает ложечнику, – большой красивой ложкой.
После этих слов он порылся на дне своей корзины и достал оттуда сверток из кедровой ткани. Огляделся по сторонам и осторожно развернул. В свертке лежало мерцающее чудо – резная кость, матово-белая и мягко изогнутая, как тончайший полумесяц новорожденной луны… длиннее, чем здоровая нога мальчика!
Первоначально это было ребро огромного животного. Имук нашел его давным-давно после шторма и вот уже много сезонов втайне ото всех вырезал на нем узор. Никто не видел его работы, даже Шула. По всей длине белого полумесяца Имук располагал мелких животных, которых узнал и полюбил в своей одинокой жизни: песчанку и застенчивого скального краба, древесную лягушку, красную белку и топорка. Обитатели скал и берега идеально сплетались в его творении, фигурки переходили друг в друга, как звенья живой цепи.
Он уже просверлил и расщепил верхнюю часть окаменелости в том месте, куда должна встать большая раковина. Имук искал эту раковину чуть ли не с того самого дня, когда нашел огромную кость. Но ему до сих пор не попалось достаточно большой и достаточно красивой раковины. Или достаточно совершенной.
– Но чем дольше я буду ждать, – сказал он, чтобы подбодрить самого себя, – тем краше выйдет мое маленькое семейство!
Он принялся полировать замысловатые фигурки мхом и мокрым песком, напевая за работой:
Вот цепь, она моя семья,Мы все друзья! Друзья! Друзья!Каждый за каждым и друг за другом,Лягушка за мышью веселым кругом.И все они ждут, что добрый мастерНайдет ракушку для них на счастье.Тогда засияют они ах-ах,Как звездные ложки во всех мечтах.На небе, что вечно висит, друзья,Ух-ух, ах-ах. Семья так семья.Работа поднимала ему настроение. Он так увлекся и ею, и песней, что не заметил девочку Шулу. Юная принцесса все же сошла с тропинки. Она спускалась по небольшой скале позади Имука с корзинкой, полной водорослей, и глазами, блестевшими озорством. Все ближе и ближе подкрадывалась она, пока не оказалась у него за спиной. После чего с диким хохотом высыпала всю бурую траву, что была в корзинке, на голову Имуку!
Разглядев, кто так с ним шутит, Имук вскочил и бросился на нее с сердитым криком. Он попытался поймать свою подружку, но, конечно, та была куда проворнее. Она плясала на большом камне, до которого он не мог добраться, смеясь и корча рожи. Заметив собственную тень на песчаном отвесе, Имук тоже засмеялся: водоросли свисали у него с плеч, словно грива косматого зверя. Смеясь, он упал на четвереньки и закачал взад-вперед головой, мыча, как молодой скальный тюлень, который впервые решился поухаживать за юной тюленихой и поет ей теперь свою песню.
– Ха-мууууу, – мычал он. – Я танцую в глубине. Я станцую, ты уснешь, будешь жить со мной на дне… ха-мууууу.
Девочка взвизгнула от удовольствия и тоже упала на колени, включаясь в игру. Она перекинула волосы на лицо.
– А вот неееет, – пропела она в ответ. – Я не с тобой. Я не буду под водой…
Друзья распевали и раскачивались, пока, возвращаясь со сбора кореньев, на тропинке не показалась бабушка мальчика Ум-Лаладжик. На миг она застыла от страха, ошеломленная тем, что открылось ее глазам на берегу под обрывом. Рассмотрев, что это всего лишь Шула и Имук, она сменила страх на гнев. Она принялась бросать в них грязные коренья.
– Глупые дети, – бранилась она. – Наглые непочтительные дети! Вы решили подразнить духов? Чшшшш! Какая глупость! Какая опасная глупость.
– Это всего лишь игра, бабушка, – отозвался Имук.
– Очень глупая игра, даже для детей. Немедленно прекратите и займитесь делом. И побыстрее. Ибо слыхала я, что нынче последний день осени. Зима придет с минуту на минуту.
– Где ты это слыхала, старая бабушка? – спросила Шула с невинной улыбкой. – Неужто ветром надуло? – Принцесса не упускала случая подшутить над старой сборщицей кореньев и ее привычкой выдувать газы.
– Опять дразнилки! – хрипло закричала Ум-Лаладжик. – Дразнилки и глум!
Она снова принялась бросаться в них кореньями. Шула взвизгнула и спряталась за корзинкой. Для такой старой женщины Ум-Лаладжик бросалась сильно и метко. Это она научила Имука. В конце концов она прекратила бомбежку и тяжело вздохнула:
– Если тебе так надо знать, нечестивая девчонка… Мне сказал об этом ворон Тасалджик. Еще он сказал, что нынче ночью будет буря. Страшная буря. Поглядите. – Она указала на горы. – Видите, как пляшут в темных тучах верхушки сосен? Тасалджик сказал мне, что она так и начнется. Люди Морского Утеса должны завершить сбор в этот день, иначе к следующему сезону в длинном доме будет много урчащих животов. Так что поторопитесь! И довольно шуток.
Как только старуха уковыляла с обрыва к длинному дому, Шула покатилась со смеху.
– Этот ворон – известный врунишка, – сказала она. – А живот у сборщицы кореньев урчит в любой сезон.
Имук смеялся вместе с ней. Люди часто
