Песнь моряка - Кен Кизи
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Зубастая посоветовала Алисе прийти в другой раз. Потому что уже почти темно, а в гроте нет освещения. Свет попадает в пещеру только со стороны моря. Алиса сказала, что все понимает, что в ее гроте тоже нет искусственного освещения, и протянула десять долларов. Девочки вручили ей бумажку и указали на лестницу вниз, ни слова не сказав насчет бутылки «Юкон-Джека», хотя табличка на стене ясно предупреждала: «Еду и напитки проносить в пещеру запрещается». Цацы-блондинки не любили спорить со старыми черноволосыми пра, даже обладая численным преимуществом.
Алиса в одиночестве проехала в лифте двести восемьдесят футов, мягко опустилась на уровень грота и в одиночестве прошла по туннелю. Звук и запах ударили ее одновременно, точно слаженный взрыв, – зловонный рев из сперменной, влагалищной, солено-слизистой промежности преисподней. Сила этого взрыва отбросила Алису назад, она закашлялась. Наблюдательная площадка, с которой открывался вид на грот, быстро погружалась в темноту. Алиса не могла рассмотреть всех существ, что копошились на тусклых камнях, но уши и нос сказали ей более чем достаточно, и она могла дорисовать недоступную взгляду картину. Запах и звук были – как ни старалась, она не могла придумать другого сравнения – словно в самом аду.
– Ад и есть, – сказала она, и в этот миг где-то далеко у горизонта зимнее солнце пробило облачную крышку – оно часто так дразнится в конце самых безотрадных орегонских дней – и, словно кегельный шар на пенных волнах, вкатилось в морские ворота пещеры. Оно осветило огромный грот, как фосфорная бомба. И тут Алиса увидела, что и выглядит он тоже адски. Большая, как футбольное поле, заваленная корягами и обломками бурых водорослей пещера походила на арену, стигийский амфитеатр для демонстраций звериной жестокости во всей ее красе и смрадности. Арена была разделена на дюжину боевых зон – иногда ими служили большие скальные острова, иногда каменные сваи, иногда углубления в стенах грота. В этих зонах царствовали быки-чемпионы. Когда глаза привыкли к свету, Алиса увидела, насколько воистину отвратительны эти создания – больше ее «фольксвагена» и намного уродливее: от массивной шеи до плавников хвоста их покрывали шрамы, оставленные годами побоищ с самцами поменьше. У подножия хозяйского трона кишели коровьи гаремы, словно кучи коричневых червей. Ниже коров – детеныши. На самом дне пирамиды шевелилась молодежь, сообщая ревом о своих заслугах и претензиях, однако с безопасного расстояния.
Пока Алиса смотрела, железы одного из этих юных бычков, очевидно, взяли верх над здравым смыслом, и их хозяин от бахвальства перешел к делу. Он пробрался сквозь кольцо детенышей, расшвыряв их по пути во все стороны, и ввалился в гарем. И уже почти взгромоздился на ближайшую молодую самку. Большой бык даже не потрудился сойти с трона. Его голова откинулась назад с ревом такой силы, что из гнездовых отверстий по всей длине грота попа́дали утки-каменушки. Этот рев, должно быть, служил чем-то вроде царского приказа, потому что в тот же миг дюжина других быков сползла со своих пирамид и не торопясь приступила к делу. Они навалились на нарушителя прежде, чем тот получил смутное представление о прелестях ленивой коровы, – точно лос-анджелесские спецназовцы на фанатика Четвертого Мира. От порывистого хвастунишки осталась куча разодранного меха и ласты, которые валялись среди коряг на дне острова, сочась кровью и слизью.
Алиса подумала было побежать к лифту и рассказать девочкам об убийстве молодого морского льва – может, надо позвать рейнджера или еще кого, – но невидимое солнце уже нырнуло за горизонт, и пещера опять превратилась в тусклое месиво зловонного рева.
Она допила «Юкон-Джек» и направилась обратно к туннелю. Будучи по природе чистюлей, она положила пустую бутылку в мусоросборник у дверей лифта. «Зло живет в этом мире под любым меридианом, – вспомнила она слова Квикега[52], пока ждала лифта, – уж лучше я умру язычником. Но можно быть хотя бы аккуратным». Столько лет прошло…
«Самурай» обогнул небольшой пригорок перед мотелем, и тут изумленному взгляду Алисы предстали три студийных серо-белых фургона, запаркованные среди кипрея на пустом участке. Новейшие турбометановые «мерседесы», работавшие, как она слышала, на дерьме и дрожжах и стоившие каждый по сто тысяч. Итак, триста тысяч баксов высокорентабельных железяк, подумала она с кривой усмешкой, стоят в тех же сорняках, где всего несколько часов назад ползал наш низкорентабельный Папа-папа. Это было выше ее понимания. Как может какое угодно предприятие тратить столько денег и одновременно рассчитывать на прибыль, особенно с этой дурацкой детской киношкой о никогда не существовавших людях в никогда не бывшие времена? Компьютерный мультик – может быть, но не настоящий фильм с настоящими актерами. Весь шарм истории о Шуле в том, что это фантазия, не реальность. Потому ничего и не вышло из римейка диснеевского «Маугли» с настоящими зверями: никому они не нужны, настоящие медведи, пантеры и змеи, как бы храбро, мудро или заковыристо они ни разговаривали. От настоящих зверей слишком много бардака, которого в наше время всем и без того хватает. И потом, где директор по кастингу собирается искать девицу столь же ясноглазую, невинную и красивую, как Шула из книжки? Или калеку-храбреца, маленького Имука, или добрую нелепую бабушку? Мультяшки – да, но не живые актеры. Взять хотя бы духа морского льва: кому ни поручи эту роль, он обречен стать обычным накачанным рэмбоидом, столь же реальным, как мясной «Макнаггетс».
Тем не менее, когда она объехала крайний коттедж, направляясь во двор своей конторы, все они были здесь, словно спрыгнули со страниц только прочитанной книги, пробежали вперед и теперь ждали, когда же она приедет. Здесь был и старый вождь в настоящей эскимосской парке и сапогах из оленьей кожи, и его жены, что стояли с покорными лицами по обе его руки, не спуская глаз с выводков детей, цеплявшихся за их юбки. Здесь же герой-калека, мальчик лет пятнадцати в инвалидном кресле, – читал газету сквозь очки в роговой оправе, – а при
