Высшая степень обиды (СИ) - Шатохина Тамара

– Мама, пойдем, – осторожно подхватил меня за руку Роман. С другой стороны пристроился Сережа.

– Вы, как под конвоем меня… – неудачно пошутила я.

– Если ты хоть немного против, – остановился Сергей и чуть повысил голос: – Мы прямо сейчас уедем отсюда!

– Ну, что ты? Это я так... Ну все, дальше я пройдусь сама. Как вы считаете – отец уже там?

– Там. А мы тут – рядом, мам. Как ты решишь, так и будет, – процедил Роман и всучил мне пакет: – На, тебе нужнее, таскай его сама…

Ох, нелегким был этот разговор для Усольцева – думалось мне. Очень нелегким… От волнения срывало дыхание. Нужно успокоиться и не спешить… это мой выбор – никто меня туда не гонит и не заставляет, так же?

Он заметил меня издалека. Наверное, еще раньше, чем я, потому что когда я увидела его, он уже шел навстречу. И я остановилась, вглядываясь. Черное форменное полупальто и кашне, фуражка в руке… вот уже можно разглядеть лицо. Не так похудел, как осунулся. Стали острее скулы, отчетливее прорезались носогубные складочки, и седина… белые виски, а раньше – с проседью… все так. Пожалуй, сейчас я выгляжу намного лучше ... рассматривала я его уже в упор.

– Спасибо, что пришла, – качнул он головой, стоя напротив и так же жадно вглядываясь в мое лицо.

– Почти под конвоем доставили, – хрипло призналась я и прокашлялась. Да что меня…?

– Куда пойдем? – спросила уже спокойнее.

– Прямо?

Пошли прямо. Я машинально перешла на левую сторону. Усольцев согнул руку и тихо предложил:

– Цепляйся?

Я уцепилась. Мы шли и смотрели прямо перед собой. Нужно было что-то говорить и срочно. Я мучительно соображала – что…? Но первым заговорил он, накрыв мои пальцы своей рукой в кожаной перчатке:

– Невыносимо стыдно, Зоя… ужасно стыдно перед тобой, – его голос звучал глухо и сдавленно, – никаких оправданий тут нет и быть не может. Я не сильно верю в подсознание – всегда был реалистом. Виноват уже потому, что допустил… то, что с тобой случилось, допустил. Спроси, пожалуйста… – что еще? Я старался, чтобы после письма вопросов не осталось. Но если есть – спрашивай.

Я и спросила… первое, что пришло в голову:

– Ты знал про Андрея Зацепина? Что он… неравнодушен?

– Знал, конечно, – с готовностью ответил он, выдохнув с облегчением – не иначе.

– Тогда почему не сказал? Зачем разрешал? – не понимала я. Волновалась. И почему, на самом деле?

– Давай тут сядем. Здесь плед? – потянулся он забрать у меня легкий пакет.

– Да, как всегда.

– Я сам… давай, – расстелил он флиску на лавочке и сел первым. Я потопталась и грамотно прицелилась, но он притянул меня и усадил вплотную к себе, обнимая за плечи. И ничего… ни ощущения близости, ни какого-то отклика соскучившегося тела… только напряглась вся.

– Пожалуйста… – прозвучало тихо и хрипло, – посиди так… теплее. Я объясню, Зоя… только получится издалека.

– Давай, как получится, – у меня тоже вышло тихо. Постаралась отпустить себя и расслабиться. Действительно – так было и теплее и даже уютно. Захотелось забыться хоть на время – совсем чуть-чуть. От Усольцева пахло его туалетной водой и еще формой. Это был особый… совсем не противный, но узнаваемый запах лодки, а если вперемешку с парфюмом, то этот запах ощущался знакомым и даже родным.

– Я долго не понимал, во что втянул тебя. С самого начала мало знал о флотской службе – видел со стороны, мечтал… красиво. Те книжки, что давал тебе… они меня воспитали, можно сказать – Колбасьев, Соболев... Я всю глубину задницы понял только на Большом севере. До этого было трудно, не то слово... но только для меня. Дошло, когда встретил вас в Мурманске. Пока нес тебя, когда ты падала с ног, а мальчишки висели на руках у Пашки, я чуть с ума не сошел – утром меня должен был ждать катер до Рослякова. А еще я знал тогда… знал куда везу тебя – в оборванные стены, обшарпанное… все. Некогда было, на самом деле некогда, а стыдно за это… просто не передать, Зоя. Я совсем не так хотел для вас... Ну, хоть выспаться тебе тогда дали, – горько улыбнулся он.

– Вообще не понимаю – к чему это? Вообще не в тему! Мы постепенно все там сделали, – глядя на него, честно пыталась я вспомнить хоть что-то плохое из того времени. Вспоминалась только сбитая коленка Сережки.

– Тысделала. Я из доков тогда не вылезал. И только вы там привыкли, только обжились... я представлял все вообще не так! Дурная романтика быстро схлынула, и стало понятно, что вся она только за ваш счет – за счет жен. Потому что в море ее нет. Есть только работа и ожидание встречи – до трясучки, до дрожи! Вот и вся романтика... Я вообще жил и служил за твой счет и твоими силами – переезды, безденежье, ответственность за детей, вечные коробки, неустроенность, невозможность для тебя работать по любимой специальности, потом нелюбимая работа… Я всегда очень ценил и ценю это, Зоя.

– Не то, чтобы я не любила школу… просто я не учитель. Не мой талант, – и сама призадумалась я, – но вроде справлялась.

– Ты со всем справлялась, – плотнее прижал он меня к себе, – а я за двадцать лет ничего не дал тебе за это… побрякушку. Только заставлял без конца справляться. А потом ты устроилась в Дом офицеров и засветилась... Тебе стало интересно. Как я мог запрещать? То малое, что, наконец, радовало тебя? И Зацепин отлично знал, что я все про него понял. Хотя ему и не нужно было ничего знать, он никогда не позволил бы себе лишнего.

– Почему ты так уверен? – совсем успокоилась я.

– Человек такой, – пожал плечами Усольцев, – я насмотрелся на всяких. Разбираюсь немного.

– Он подарил мне на память кулон – сердце, прибитое к якорю.

– Сунул как-то? – невесело кивнул Виктор.

– Да. Откуда ты знаешь? – удивилась я.

– Что ж ты так удивляешься все время? – улыбался он, – сама ты не взяла бы. Это же ясно. И целоваться с ним не стала бы на виду у всех.

– Ты же ничего там не отчебучил? – забеспокоилась я.

– Обижаешь, – улыбнулся он уголком рта, – ему только посочувствовать... Но прекратить нужно было, тут ты права. Хотя бы ради него. Не переживай – там все в порядке. А я даже почти и не ревновал, только немного завидовал ему – красиво танцевали.

– Мог бы и сам научиться.

– Так, как он? Нет, Зоя, так я точно никогда не смог бы, а жалкое подобие ты бы хвалила, конечно... А вот у тебя выходит замечательно. Партнер должен быть на уровне.

– Саня говорила – трусами в сорок лет сверкаю, – вспомнила я.

– Балерины постоянно сверкают – и ничего. Забудь, – посоветовал он. Ну и ладно тогда.

Усольцев помолчал, а потом отвернулся, отпустив меня. Сцепил перед собой руки и расстроено попросил:

– Давай...спрашивай еще… – и вдруг повернулся ко мне, будто только что вспомнив: – Ты же молишься, когда мы в море? Я еще раньше видел у нас молитву на листочке. Писала не ты. Ребята говорили, что молитва ходит… И иконка у нас была. Молилась?

– Переживала за вас, – неохотно призналась я.

– Я понял, – кивнул он.

– Что-то случилось? – вспомнила я вдруг, – что там у вас за ремонт?

Он повернулся ко мне, очень внимательно посмотрел, очень… и обнял опять.

– Не мерзнешь? Нет десяти градусов – соврали. Шесть от силы… Пожалуйста, спрашивай! – вырвалось у него, – мне так легче, спасай уже до конца.

Я пошевелила ботинком листья – дубовые желто-коричневые и еще мелкие какие-то... Золотая осень пришла в Питер раньше, чем в Новую Рузу. У нас она проявлялась еще так… выборочно. А здесь и прохладнее, и влажность сильно чувствуется, и воздух такой целебный… настоянный на запахах осени... Говорить сейчас про Сысоеву было смерти подобно.

– Мама проговорилась – ты знал, что я делала пластику, – решила я выяснить еще одно, – почему ни разу не проговорился, не дал знать?

– Зачем? – улыбался Виктор, – мне было все равно. В самом начале я вообще не в лицо влюбился.

– А куда… Господи, – закатила я глаза, – а во что тогда?

– Не нервничай, пожалуйста, – сжал он мою кисть, которая непонятно как оказалась в его руке. Снял свои перчатки и протянул их мне.