Высшая степень обиды (СИ) - Шатохина Тамара

Следующий его выход думала – не переживу, ждала с каким-то животным, глубинным страхом… и ничего – потихоньку делала ремонт в комнате, таскала мальчишек на санках к военторгу и обратно, в санчасть – им как раз делали прививку, готовила, стирала… заняла себя так, что ночью именно что спала. Этот выход пережила, а потом постепенно привыкла – они же возвращались.

Офицерские классы и академия были временем счастья – чистого и ничем не замутненного. Потом – атомоход. Я смотрела изнутри на этот маленький подводный город – жилые каюты для каждого и кресла-качалки, широкие проходы и тренажеры, хорошо оснащенный камбуз и трехкомнатные командирские апартаменты, много чего… и думала, что Усольцев точно заслужил это, заслужил в самой полной мере. И видела я тогда только огромную разницу в комфорте, а была еще разница в ответственности...

После того потрясения, той экскурсии... я люто возненавидела и подводные лодки, и военную службу мужа. И всю ту жизнь, что мы прожили с ним, мечтала о пенсии. Мечтала, что в сорок пять уйдет он, наконец, с проклятой железяки, и вот тогда настанет оно – счастье настоящее. Как это будет выглядеть, я еще не знала. Наверное, как в академии – он дома каждый вечер, и не нужно больше бояться за него, и не нужно ждать, замирая сердцем от множественных чужих шагов в подъезде.

Самое интересное, что при всем этом я гордилась и им, и этой его сверхважной службой, и тем, что ему доверили ее, потому что достоин. И всеми ими гордилась – что в таких условиях они что-то могут и даже делают. Восхищалась флотским юмором и даже умением отдельных товарищей феерически материться, потому что и я бы тоже... обязательно. Флотом гордилась – что вопреки всему выстоял и все еще есть. И свою причастность ко всему этому я чуяла, как такое же великое доверие, оказанное мне. Проросла, короче, и укоренилась во все это не понарошку, а по-взрослому.

А сейчас он переводится. Куда – еще вопрос, но что переведется – ясно, потому что законное основание для этого есть. Но загублено при этом окажется все, что достигнуто всеми предыдущими испытаниями и усилиями – от карьеры до денег, к избытку которых мы толком-то и привыкнуть не успели. Вот только получалось, что переводится и теряет все это он из-за меня. Потому что, даже если бы не случилось того скандала, все равно Пашка вскоре связал бы между собой мое состояние и климат. И Усольцеву тогда все равно пришлось бы выбирать так же, как и сейчас – служба или я?

Была одна странность – я сейчас рассуждала о его переводе, как о делах своей семьи, будто она еще не распалась… или не совсем распалась. Как будто закорючка в паспорте есть условие ее целостности. И развод я все это время откладывала под странным предлогом, что мне нужно отдохнуть и собраться с силами. Как будто процесс развода сравним с разгрузкой вагонов… Наверное, все-таки неосознанно тянула, воспринимая как незавершенное дело с не выясненными до конца обстоятельствами. Но теперь тянуть было уже некуда. Просто нельзя.

Сейчас нужно позвонить и твердо и решительно сказать:

– Виктор, между нами все кончено, и я подаю на развод. Поэтому забери рапорт и служи дальше.

Потому что мед.отвод может оказаться явлением временным – он же не калека и даже психически здоров, как сказала Давлятовна. Проблемы с уверенностью в себе? Госпиталь, лечение, психолог, санаторий… что там еще? Его вытянут, потому что он нужен. А командование бригадой в будущем вообще не предполагает постоянной болтанки в море.

Рука сама потянулась к телефону... С чего он вообще взял, что нужен мне здесь? Что я прощу ему Сысоеву... весь тот позор и свою страшную обиду? Откуда эта уверенность и наглость такая – правильно настраивала я себя. Потому что если он переводится, значит, рассчитывает на общее будущее. А с чего это вдруг... на каком основании вообще? Почему совсем без спроса и без моего на то согласия?!

– Зоя…? – и опять этот потрясенный голос. Будто привидение увидел… как дурак, честное слово – продолжала я накручивать себя.

– Паша сказал – ты подал рапорт на перевод. Я хочу знать его настоящее основание, – почему-то говорила я совсем не то, что собиралась.

– То, которое я указал, – голос Виктора звучал глухо, но решительно, – ты сама дала мне знать – ты дочитала до конца. И я сразу подал рапорт. Значит, я тебе еще не безразличен, значит – хотя бы выслушаешь. Я говорил с мальчишками… Там Пашин одноклассник, он помог со скайпом. Я говорил с ними – глаза в глаза... Поговори со мной и ты, выслушай, пожалуйста.

– Вот так…? – проскрипела я и прокашлялась.

– Не сейчас. Я буду ждать тебя на Руинном мосту.

– Дети… – задохнулась я, – что – собирались просто отвести меня туда?

– Нет... Зачем ты так? – возмутился он, – просто мы не хотели лишать тебя Александрии. Я позвонил бы в субботу сам, и если бы ты не захотела говорить со мной, то вы просто прогулялись бы. Зоя…?

– В субботу? Уже из Питера? А если я не соглашусь?

– Тогда подожду. Посмотрю, значит, издалека… что ты в порядке. Раньше не мог – у меня мелкий, но серьезный ремонт, это куча согласований и писанины.

– Не переводись, забери рапорт, Усольцев. Еще не поздно. Ты просрешь службу и совсем не факт, что я смогу… что ты получишь меня.

– Если я останусь тут, то точно тебя не получу.

– Ты же просто не сможешь без моря! – убеждала я его.

– Да я нахлебался им под завязку, Зоя! – взорвался он, – почти двадцать лет в подплаве – столько просто не живут! Мне нужна ты и нужен твой совет, потому что есть выбор – два разных пути. И нужен разговор, но не так – не по телефону, – выдохнул он и закончил уже спокойнее:

– Пожалуйста… я в любом случае буду ждать тебя в воскресенье на Руинном мосту. Приходи. Подумай и решай, – отключился он, не дав мне сказать ни да, ни нет.

Маме я не стала ничего говорить. Мне нужна была ее помощь с идеями по Кубе, а это совсем другая тема и она давала мне возможность отвлечься. Вместе мы пересмотрели кучу материала, но ни к чему так и не пришли, потому что стиля, как такового, я нигде не увидела. Так… подобие потасканного хаоса…

Мама устала, осталась еще подумать и разогреть ужин. А я сходила к Тасе, подоила ее, встретила Назарку и подождала, пока он уберется возле коровы. Я не была брезгливой и вполне могла бы делать это сама, но мама была против – давать подачки молоком или как плату за проделанную работу… это были разные вещи.

– Что тут сказать…? – задумчиво размышляла она, глядя вместе со мной на пламя в печке. Подтянув к ней два старых кресла, мы давно уже организовали здесь вечернюю зону отдыха.

– Были мы и в разных домах, были в кафе и ресторанах… Везде по-разному. Где-то темноватое подобие пещеры с обшарпанной мебелью, но прохладно и уютно. Где-то современный минимализм и кондиционеры… Но когда я вспоминаю Кубу… это вид на море из широкого окна – прибой и песок… Ты знаешь, что там стеклам на окнах предпочитают жалюзи? Много света и солнца – вот главное, а еще море… куда без моря? Думай… единственное – я вот не хотела бы на стенах фото знойных кубинских красоток, а это само собой напрашивается, так же? Тем более что клуб и танцевальный тоже. Всегда начинаешь сравнивать себя с ними, и настроение портится. Не все женщины, которые придут туда, будут молодыми и красивыми. Думай… у тебя еще есть время.

На следующий день было тепло и солнечно, как и обещали. Тасю на весь день выпустили на травку, мама ушла на работу, а я – на процедуры. В обеденный перерыв возле прилавка с чаями меня ожидал Артем.

– Пошли… на полчасика, потом я тебя покормлю. Музыка уже там. Я изучил все это дело, смотрел раз сорок и знаешь, что думаю? Ничего у меня не получится, пока не буду видеть что делаю, а зеркал здесь нет, – оживленно делился он, пока мы шли к танцзалу.

– Не проблема… – подумав, решила я: – Попросим кого-нибудь снять последний проход, а ты потом посмотришь. А чтобы быстрее и легче, просто повторим последовательность движений – как в танце с Альваро, безо всякой импровизации.