Человек с тремя именами: Повесть о Матэ Залке - Алексей Эйснер

— Поздравляю вас, товарищи и боевые друзья, с Днем международной солидарности трудящихся! Вы знаете, что лозунг его — «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», и уверяю вас, что никто на свете не имеет права с такой радостью и гордостью встречать этот праздник, как мы, живое воплощение этого лозунга. Ура нам с вами, товарищи!..

До темноты Лукач и старшие офицеры успели посетить все батальоны и повсюду принимали первомайские парады. И везде он, поздравляя людей, высказывал ту же воодушевляющую мысль, и всякий раз она звучала не простым повторением, но выражала самую суть его речи. Полякам же, по случаю возникновения отдельной польской бригады, специально прибывший в Испанию член польского ЦК вручал шелковое красное знамя, вышитое золотом в варшавском подполье. Перед ними кроме Лукача говорил, а вернее, кричал нечто очень пылкое Петров, их фактический крестный отец. 

 А через неделю до Меко дошел наконец долгожданный приказ министерства обороны о сформировании из Двенадцатой бригады Гарибальди и Тринадцатой (вместо потерпевшей поражение еще в декабре 1936-го под Теруэлем) бригады Домбровского новой интердивизии, получающей 45-й номер. Командование ею поручается генералу Лукачу. И вскоре стало известно, что дивизия эта отправляется на застывший с прошлой осени Арагонский фронт в распоряжение генерала Посаса, с заданием овладеть Уэской, почти полностью окруженной еще с сентября.

Тем самым республиканское командование надеялось отвлечь часть франкистских войск с Севера. На Страну Басков, с самого начала отрезанную от остальной части Республики, почти не имеющую ни авиации, ни танков, оказывалось в последние месяцы все усиливающееся давление со стороны мятежников. Они начинали угрожать даже Бильбао.

Одновременно со сведениями о предстоящем переезде было по секрету сообщено, что и комбриг Горев оставляет полномочия старшего мадридского советника и перелетает на ту же должность в Бильбао. И теперь становилось очевидным, что смелая мысль Лукача о превращении Двенадцатой в дивизию шла навстречу планам республиканского командования.

Чтобы добраться до Арагона, новорожденной 45-й предстояло проследовать мимо поразительных летних пейзажей юга Испании, малознакомых ее бойцам и командирам, полюбоваться райскими картинами валенсийской Уэрты, восхититься густыми апельсиновыми рощами, в которых на фоне темных листьев светились неправдоподобно оранжевые плоды, миновать бесчисленные виноградники и рисовые поля, а затем, объехав по разным трассам многолюдную Валенсию, двинуться через лежащую посреди постепенно беднеющей природы невзрачную Лериду к раскаленному, как сковородка, арагонскому плоскогорью.

В теперешний же правительственный центр, где пребывало и министерство обороны, должны были заехать для получения последних указаний лишь Лукач и его самые ответственные сотрудники. Надлежало Лукачу посетить и валенсийскую резиденцию генерала Григоровича[Г. М. Штерн.], заменившего Гришина в роли главного советника при премьер-министре и министре обороны. Понятно, что в Валенсии предусматривалась и менее официальная, но приятная встреча с недавно переведенным сюда, поближе к руководящим кругам, всеобщим другом Савичем, теперь единственным представителем ТАСС на всю Испанию.

Перемещение целой дивизии на такое расстояние потребовало бы и от ее прежнего полноценного штаба величайшего напряжения, сейчас же, когда ради укрепления входящих в нее бригад Лукачу пришлось уступить им нескольких штабных офицеров, руководящий центр ее по численности стал напоминать тот, первый, вместе с телефонистами и охраной умещавшийся в сторожке у моста Сан-Фернандо, и обеспечение этого передвижения стало делом чрезвычайной трудности.

И сам Лукач, и Петров, и Белов, и Мориц, и Отто Флаттер, и Никита, продолжая исполнять положенное по своей должности, охотно брались за все, что необходимо было делать в данный момент. И потому неудивительно, что больше недели никто из штабных не ложился спать. Лишь урывками им удавалось поспать — то в ожидании обеда, уронив голову на скрещенные перед прибором руки, то в своей машине на скорости сто километров.

Лукач, всюду бравший с собой адъютанта, провел первую ночь в бывшей загородной резиденции Гришина, ныне занятой генералом Григоровичем, с которым у комдива еще в Мадриде наладились вполне дружеские отношения. И когда, после обильного ужина со старым вином, переводчица хозяина — маленькая, изящная и миловидная девушка — проводила генерала и адъютанта в роскошно обставленную спальню, с кроватями под балдахинами, и по-московски пожелала им «спокойной ночи», оба, едва успев сбросить портупеи, стащить сапоги и снять форму, мгновенно провалились, как бывало лишь в детстве, в глубокий сон. Впрочем, не хуже спалось и остальным их товарищам, которых угощал Савич в знаменитом своей кухней и еще больше изысканными винами ресторане на третьем этаже отеля «Метрополь». Второй этаж занимало очень немногочисленное полпредство СССР во главе с третьим секретарем, столь же скромное торгпредство, консульство, состоящее из вице-консула и одного его помощника, и ТАСС — в лице Савича и Габриэлы. Однако все номера этого шестиэтажного здания были заняты, потому что Советский Союз представляли в Испании не дипломаты и внешнеторговые учреждения, но военные советники, артиллеристы, летчики, танкисты, моряки да еще инженеры, налаживающие здесь производство снарядов, винтовок, сборку самолетов, ремонт подбитых танков или, как баджанаки, изготовление прожекторов.

На другое утро к тем, кому оказал гостеприимство «Метрополь», присоединились и завершивший беседы с Григоровичем комдив с адъютантом. Вечером все должны были выезжать, чтобы побывать у командования фронтом, получить уже подписанный приказ о наступлении на Уоску, детально изучить его и успеть принять необходимые подготовительные меры.

Перед отъездом собравшиеся в помещении ТАСС гости да и хозяин несколько погрустнели. Хотя русских было всего двое, но все, по старому русскому обычаю, присели перед дорогой и помолчали. Савич проводил друзей до машин. Лукач ласково поблагодарил его и, прежде чем открыть дверцу «пежо», протянул ему обе руки, но Савич обнял его и на испанский манер — не целуя — похлопал по спине.

— Желаю новой славы Сорок пятой и всем вам,— говорил он, пока водители запускали моторы.— Я ведь в начале весны был там, под Уэской. Она еще с прошлого года как перезревший плод, который вот-вот упадет, но все еще держится, столько месяцев... Видно, вас ждет. Берите ее поскорей и приезжайте в Валенсию праздновать.

Проехав мимо бивуаков обеих бригад, Лукач поручил их Петрову, пересадил адъютанта на место Крайковича и пригласил в свою машину Белова. Необходимо было побывать в арагонском штабе, поскорее разобраться во всех деталях приказа и начинать действовать.

В замке, на большом расстоянии от передовой, где по-барски расположился генерал Посас, Белов со все возрастающим удивлением ознакомился с ненужно длинным приказом. А когда стал переводить его, то не только Лукач пришел в негодование, но и его адъютант.

С бюрократической тщательностью объяснив положение на участке, многословная бумага архаическим языком расписывала предполагаемую операцию по часам и даже минутам, не оставляя никакой инициативы командованию интердивизии и не допуская никакой случайности. Но большей странностью было то, что всем издавна окружавшим Уэску частям было предписано, не производя ни единого выстрела, ждать, пока 45-я возьмет два укрепленных и защищающих единственный узкий выход из города на запад населенных пункта — Чимильяс и Алере. Несколько предыдущих неудачных атак, сопровождавшихся серьезными потерями, а главное, утратой республиканцами веры в успех, до того безвыходно законсервировали их в траншеях и настолько лишили вкуса к действиям, что, как стало известно еще в Меко, сигналом авиационной тревоги под Уэской служил... выстрел из винтовки. Из стоявших вокруг Уэски трех дивизий лишь одна, носившая имя Карла Маркса, была сформирована каталонской партией, объединявшей коммунистов и социалистов. Остальные же две лишь с оговорками признавали право правительства Народного фронта и республиканского командования распоряжаться у них на Арагоне. Объяснялось это чрезвычайно просто: одна из них была анархистской, подчинявшейся (да и то не беспрекословно) руководству ФАИ, а другая, представлявшая более существенную военную силу, состояла из сторонников весьма напористой левацкой группировки ПОУМ, имевшей заметное влияние в Каталонии и почти никакого в остальной Испании, хотя руководящий центр ее находился в Мадриде и даже выпускал там газету. В осаде города участвовало еще несколько мелких и абсолютно независимых черно-красных отрядов. Казалось бы, после нескольких месяцев молчаливой, почти символической, осады одновременное и внезапное открытие огня по всему фронту должно было бы произвести психологическое воздействие на осажденных и если не ввергнуть в панику, то хотя бы посеять тревогу, однако в приказе черным по белому было пропечатано: «Ningun tiro de fusil»[Ни одного выстрела из винтовки (исп.).]. Общий штурм должен был начаться лишь после того, как 45-я добьется успеха.