Человек с тремя именами: Повесть о Матэ Залке - Алексей Эйснер

К вечеру на командном пункте генерала Лукача констатировали значительное продвижение вперед всех трех батальонов и даже эскадрона, начавшего совершать рейды на шоссе, где им была захвачена штабная машина с тремя офицерами. Примерно на том же уровне шли Одиннадцатая и бригада Кампесино, который после полудня прискакал вдоль фронта к Лукачу, чтобы, сверкая цыганскими глазами и показывая белые зубы над черной как смоль бородой, похвастать своими успехами.

Стало уже темно, когда в штабе было решено продолжать наступление, ибо главная его цель — взятие Бриуэги — не была достигнута. Но было достигнуто нечто, может быть, еще более значительное. Носящие до безвкусицы пышные наименования батальоны дуче явно упали духом. Отступая, они оставляли на поле боя не только своих убитых, но также и немало оружия. То там, то сям валялись винтовки, а то и станковые пулеметы, почти полные или даже нераспечатанные металлические коробки с игрушечного вида черно-красными наступательными ручными гранатами. Отступающими были покинуты также грузовики, несколько офицерских автомашин, походные кухни, вещевые мешки, консервы, фляги и солдатские каски. Особенно повезло гарибальдийцам, наткнувшимся в глубоком овраге на одиннадцать камионов, груженных всемирно прославленными итальянскими макаронами. Только одна бригада Лукача взяла до двухсот пленных, сдававшихся в стремлении хотя бы таким образом выйти из войны, внезапно потребовавшей самопожертвования и ничем больше не напоминающей туристический поход на Малагу.

Однако начало обнаруживаться и предельное утомление наступающих. Измученные бойцы валились в первую попавшуюся канаву или даже падали на каменистую тропинку и тут же засыпали. Чем ближе дело шло к ночи, тем яснее становилось Лукачу и его окружению, что это изнеможение значительно ослабляет бригаду, ряды ее заметно редеют, а сокращенным числом взять Бриуэгу вряд ли удастся. Как только Белов высказал такое сомнение, Петров встал, надел фуражку, поправил висящий на бедре деревянный приклад и объявил:

— Порыв не терпит перерыва. Я пошел в батальон Домбровского. Раз бывшим моим домбровцам брать Бриуэгу, то, по старой памяти, я хочу лично подтолкнуть их на это последнее усилие. Поддену тем, что и батальон Кампесино повернул в том же направлении. Красиво будет, если они, находясь на километр дальше, раньше поляков в Бриуэгу войдут? Несмываемый позор!..

Около трех ночи Мориц протянул телефонную трубку дремлющему за столом Лукачу. Приглушенным за дальностью, но ликующим голосом Петров уведомлял комбрига, что Бриуэга занята.

— Ой, не спеши, милый мой,— стал упрашивать его Лукач.— Не спеши, умоляю тебя. Ты ведь с командного пункта Янека звонишь, не правда ли? Но своими глазами ты ничего не видел. Вспомни, как мы, когда были в Университетском городке, сообщили Ратнеру, что поликлиника наша, а там продолжали сидеть марокканцы. Кто-то у нас ее с Медицинским факультетом спутал, но сообщение-то пошло и успело на другой день в газеты попасть. Не забыл, какой тогда конфуз вышел? Хорошо еще, что в Москву не дали знать. Боюсь, как бы и сейчас игра в испорченный телефон не получилась... Прошу тебя: подожди до света и сходи сам проверь. Если дойдешь до площади, где мы в январе стояли, ну, значит, и вправду взяли. Тогда немедленно звони. Вот тогда я во все колокола и ударю. До того же не имею права поверить. Слишком важна эта победа, и колоссальными будут ее последствия. Давно ли мы считали, что живыми отсюда никому из нас не уйти?..

Ждать рассвета Петров, однако, не стал. Спустя час с небольшим опять загудел зуммер, и полковник подтвердил свое сообщение. Вместе с Янеком он ходил в Бриузгу, побывал и на главной площади. Двухэтажного здания, в котором некогда размещался штаб бригады, больше нет, одни развалины. Мирного населения в поселке ни души. Большинство ушло с войсками Республики, меньшая часть бежала сейчас с фашистами. Стены уцелевших домов покрыты хвастливыми итальянскими надписями. Сейчас они выглядят довольно забавно...

— Поздравляю тебя и Янека от всей души,— радостно прокричал в ответ Лукач.— Поздравляю бойцов и командиров батальона, да и всю бригаду! А ты своим личным участием, честное слово, заслужил почетное дополнение к фамилии... Представляешь? Георгий Васильевич Петров-Гвадалахарский! Звучит!.. Ну, возвращайся поскорее. Вместе порадуемся. Белов ждет тебя не дождется. Да и все остальные. Только еще одна просьба: уломай ты Янека, чтоб сию же минуту вывел своих ребят на высоты вокруг. Чует мое сердце: как развиднеется, налетят фашистские птички на Бриуэгу, как пить дать — налетят. Зачем Янеку лишние потери?..

Нетерпеливое желание Лукача собственными глазами увидеть отвоеванную Брнуэгу привело к тому, что он сам туда выехал. Возвращавшийся Петров издали увидел его машину и остановил свою боярскую колымагу. Поравнявшись с нею, притормозил и Лукач. Опустив стекла и обменявшись несколькими шутками, они разъехались.

Пока, объезжая свежие воронки, Эмилио выруливал на площадь, на которой осталось всего четыре неразрушенных дома, на глаза Лукачу попали три легковых автомобиля, прижавшихся к сложенной из циклопических плит церковной ограде. А ближе к руинам прежнего своего штаба он увидел Реглера в его замызганном альбасетском полушубке, упрямо носимом и после смерти Баймлера. Лукач знал, что весь предыдущий день и последнюю победоносную ночь комиссар провел с франко-бельгийцами, а после того, как маленький храбрый Бернар повел их в темноте на штурм толстостенного Паласио-Ибарра и взял его, Реглер перебрался к полякам. Сейчас он с жаром рассказывал обступившим его Хемингуэю, Ивенсу и Эренбургу обо всем происшедшем за сутки на этом отрезке фронта. В измятом полуспортивном костюме из толстой, как одеяло, материи, на вид неуклюжий, но, как еще под Аргандой заметил Лукач, ловкий и тренированный Хемингуэй, засунув концы пальцев в передние карманчики брюк, слушал, не пропуская ни слова. Посасывая трубку, внимательно слушал и Эренбург, одетый в сугубо штатское и даже элегантное широкополое пальто, сидевшее на нем, однако, мешком. Лишь небольшой, но крепко сшитый, мужественно красивый Ивейс отвлекался, часто щелкая по сторонам своим аппаратом. Его оператор Джон Ферно — тот вообще ничего не слышал, фотографируя группу с самых неожиданных ракурсов.

Дружески пожав всем руки и помахав издали Ферно, Лукач весело посмотрел на Эренбурга, которого в свое время не мог читать по недостаточному знанию русского языка, а позже не стал из-за доверия к руководящим рапповским критикам и только совсем недавно схватился за его книги и проглатывал одну за другой, отдавая предпочтение поистине художественной его публицистике. Еще радостнее отнесся Лукач к Хемингуэю, через своего адъютанта спросив, нашел ли он в госпитале Пятнадцатой контуженного патриота, которого искал, а выслушав перевод утвердительного ответа, посетовал про себя, что не может непосредственно общаться с таким по духу близким ему и ни на кого не похожим писателем. Но что поделаешь? Сам он знал венгерский, немецкий и русский, а Хемингуэй — английский, испанский и французский: шесть языков на двоих, а не разговоришься... И, вздохнув, комбриг по-немецки пригласил всех проехать к нему в штаб, где можно будет и договорить и кофе выпить. Здесь же не стоит задерживаться. Вот-вот прилетят сюда итальянские «кондоры» отомстить освободителям Бриуэги.

— Они, ясное дело, уверены, что мы, круглые дурни, уже начали банкеты устраивать. Ан мы совсем не дураки, тут наших людей днем с огнем не найдешь, кроме вас да меня, и бомбить некого...

Его настоянию вняли без особого энтузиазма. Больше других был недоволен Реглер, не успевший кончить свой рассказ, вполне достойный быть записанным. Но, когда вслед за «пежо» три «коче» завиляли по серпантину на выезде из Бриуэги, откуда-то из-за гор донесся все приближающийся гул, похожий на отдаленные раскаты грома, а, едва машины вышли на гвадалахарское шоссе, позади так загрохотало, что пассажиры возблагодарили Лукача за предусмотрительность.

После кофе, едва гости разъехались, Лукачу подали телефонную трубку. Негодующий голос Горева вопрошал из Мадрида, почему это он, Лукач, позволил противнику оторваться километров на двадцать вместо того, чтобы ворваться на его плечах, ну, хотя бы в Масегосу? На это Лукач, сдерживая возмущение, отвечал, что его бригада, да и соседние, они совершенно истощены, не говоря о том, что при пятикратном вражеском превосходстве только в артиллерии Двенадцатая за неполные две недели потеряла около трети бойцов и офицеров. Если запросить врачей, они скажут, что не меньше трети состава бригады нуждается в госпитальном лечении.

Непокорного комбрига для дальнейшего увещевания тут же пригласили в подвал министерства финансов, где на него нажало все окружение Горева, но Лукач остался непоколебим, и в конце концов его отпустили с миром. Вдогонку за экспедиционным корпусом направили все, что оставалось под рукой. И где-то, километрах в десяти, разрозненные республиканские батальоны вышли на поспешно возведенную линию обороны, за которой против ожидания сидели, однако, не итальянские фашисты, а гораздо более крепкие солдаты Франко.