Статьи из журнала «Компания» - Дмитрий Быков

Россияне, вопреки легенде, никогда особо не любили Запад, да и знание его культуры оставалось у большинства на уровне многократного пересмотра «Индианы Джонса». Те немногие, кто серьезно следит за культурной, интеллектуальной и политической жизнью внешнего мира, составляют от силы процентов пять всего российского среднего класса. Знание языков на уровне восьмого класса спецшколы стало нормой даже для менеджмента — выше взбираются единицы. И главное — подавляющему большинству россиян, вне зависимости от того, впервые ли они попали за границу или проводят там большую часть жизни, — присуще непобедимое, хоть и скрываемое (а теперь уже и не особенно) чувство своего превосходства: ведь жажда доминирования — естественное состояние людей, у которых нет в жизни другого смысла. А с этим смыслом у россиян в последнее время большие напряги: процесс быдлизации населения в 90-е шел опережающими темпами. И потому их единственное желание — самоутверждаться. Им кажется, что за границей их не любят все: носильщики, портье, проститутки, погода… Мы немедленно должны им показать и доказать. И большая часть выезжающих доказывала — причем так, что на большинстве знаменитых курортов они сделались притчей во языцех. Даже самые щедрые чаевые не могут переломить эту репутацию — да мы, если честно, и рады: нам льстит, когда нас называют медведями. Помните, как у Шварца: «Ну и что же, что медведь? Все-таки не хорек!»

И потому, я считаю, будет только справедливо, если Россия и россияне побудут некоторое время в давно вымечтанной, во многих отношениях благотворной изоляции. Во-первых, они начнут наконец ездить по собственной стране, чем и занималась львиная доля семидесятнической интеллигенции: в байдарку и — марш-марш! Или того лучше, пешком по родным достопримечательностям, а то у нас половина памятников истории и архитектуры пребывает в таком позорном запустении, что смотреть больно. Изучать родной край. Ездить по Золотому кольцу, повторяя тем самым круговое движение русской истории. Наслаждаться отдыхом в Геленджике — замечательном, между прочим, городе, который тоже не мешало бы подновить. Неплохо бы посмотреть родное кино, чтобы убедиться в его истинном уровне; поесть родных продуктов с их живым вкусом — взамен того искусственного, холестеринового, которым нас пичкал проклятый Буш с его ножками; других способов поднять сельское хозяйство, если честно, не наблюдаю.

Ведь изоляция — лишь внешнее выражение той глубочайшей внутренней зашоренности, того презрительного равнодушия, а то и откровенной ненависти ко всему чужому, в котором мы пребываем уже давно, невзирая на все перестройки и новые мышления. И оформить эту изоляцию законодательно — такая же формальность, как признать Южную Осетию или Абхазию после всего, что уже произошло.

1 сентября 2008 года 

№ 32(525), 1 сентября 2008 года

Братья и сестры

Трудно сегодня управлять Россией: не совсем понятно, как избежать паники по случаю финансового кризиса. Россия постоянно на этот кризис настроена, сколько бы позитивно мыслящих клерков ни расплодилось в ее крупных городах. Однако дело не только в общем и совершенно справедливом ощущении, что мы все вместе давно уже заработали катаклизм — разрывом между бедными и богатыми, столицей и провинцией, трудом и зарплатой… Дело еще и в российской истории, которая всегда была предсказуемой, но никогда — особенно ровной и благостной. Мы адаптивны — что да, то да, — но изнанкой этой приспособляемости всегда была готовность к потрясениям и неуверенность в завтрашнем дне. Равно как и во вчерашнем, который вечно переписывается. Так что внушить России ощущение, что «все под контролем», никак невозможно.

Непонятно, как преодолеть панику. Неясно, как из режима пассивного ожидания катаклизма перевести людей в режим деятельного и бодрого «прорвемся». Как их — настроившихся на делание карьеры путем раболепия и накопление финансов путем имитации всякой деятельности — сделать инициативными, свободными и бесстрашными, готовыми вдобавок спасать не только себя и накопления, но и государство в случае чего.

Между тем в российской истории были случаи, когда это удавалось. Всего-то и достаточно было внушить населению, что оно — народ, что его не только пасут и по мере надобности используют, но и верят, будто от него нечто зависит. А для такой мобилизации — гораздо более серьезной, чем любые оргмеры по срочному преодолению кризиса, — только и достаточно дать людям чувство единства с Родиной. Ощущение, что ценности — не отдельно, а вот они, в нас; что мы и есть эти ценности, в общем. Для этого иногда нужно просто сказать: «Братья и сестры, к вам обращаюсь я, друзья мои».

Думаю, что гениальность Сталина сильно преувеличена, и ни великим стратегом, ни сильным организатором, ни даже сверхловким интриганом-макиавеллистом он не был. Но в минуты серьезных вызовов умел находить точные слова — и люди понимали, что они вместе. Друг с другом и с ним. И если катастрофа действительно разразится — это коснется всех.

Вот этого-то преимущества, позволяющего быстро заменить панику здоровой злостью и азартом, у нынешней российской власти нет совсем. Во-первых, все мы отлично понимаем, что наши проблемы — не ее проблемы, и что в случае чего она обойдется и без чулка для сбережений, и без охраны. А во-вторых, горами лжи и лицемерия — бессмысленного, на ровном месте, — она так отгородила себя от страны, что ей не поверят, даже если она назовет подданных братьями, сестрами, родными детьми и коммунальными соседями. Зимой сорок первого, когда враг стоял под Москвой, в России не было столько лжи, как в августе этого года, когда другой враг бежал под Гори. Вырождаются, увы, не только наши противники. Нас самих тоже затрагивает этот процесс.

А когда все врозь и никто никому не верит, вместо веры в победу и готовности к испытаниям люди чувствуют только страх за личную шкуру — плюс сильное недоверие к тем, кто до этого довел. И уж, конечно, винить в своих бедах они будут не американскую ипотеку. Вот почему здоровые общества во дни кризисов сплачиваются, а больные раскалываются окончательно.

Люди ведь ностальгируют по Сталину не потому, что они такие уж закоренелые сталинисты: дураков нет. А потому, что было у них при Сталине одно незабытое чувство: он, конечно, и зверь, и циник, и кто хотите. Но он наш вождь, и тут одинаково значимы оба понятия: жестокое, почти дикарское «вождь» — и успокоительное «наш».

Нынешние лидеры России, слава богу, не вожди. Но и не наши, совсем не наши.

13 октября 2008 года 

№ 38(531), 13 октября 2008 года

Сытый доктор

Внимание, я, кажется, понял главное ноу-хау российской власти. Говорю серьезно, без тени издевки. Мы часто называем верховные решения алогичными и абсурдными, но логика там налицо — просто на порядок более древняя, чем у современного европейца. Он худо-бедно привык мыслить в христианских категориях, а тут языческие; примату не понять птеродактиля, но в своей системе птеродактиль последователен. Смотрите, как он устроен.

Вот у всего мира кризис, и у нас тоже, причем более тяжелый, чем у Америки, из-за которой якобы начался весь эффект домино: у Америки есть реальная экономика, у нас с нею туго. Америка зависит не только от сырьевой конъюнктуры и имеет представление о законе — наш бюджет привязан исключительно к нефти, а с законом у нас отношения такие, что распечатанный Стабфонд уже понемногу разворовывается, это вынужден признать и премьер. Короче, все, как в анекдоте: остальных кризис коснется, а по нам проедется. Каков ответ российской власти? Правильно, увеличение президентских полномочий до 6, а парламентских — до 5 лет.

Это вещь серьезная, потому что теперь при одном президенте может пройти уже не 8, а 12 лет вашей жизни. А это много, гораздо больше, чем надо. Те, кто прожил по 30 лет при Сталине или 20 при Брежневе, получили необратимые психические деформации — они не верят в перемены и подспудно боятся их, да вдобавок, когда эти перемены наконец настают, слишком рьяно хотят все разрушить, потому что все их достало, достало, достало!!! Тогда тоже знали только одну реакцию на любые вызовы, внешние или внутренние: укреплять личный трон. Или, по-нынешнему выражаясь, вертикаль. Америка отвечает на кризис избранием небывалого президента, провозглашающего новые ценности. Мы в ответ на куда более масштабный бенц предлагаем продлить президентский срок, то есть законсервировать ситуацию, порождающую катастрофы, с помощью еще более надежных консервантов. Точно таким же внешне абсурдным ответом на Беслан был отказ от избираемости губернаторов, а на «Норд-Ост» — разгром лояльнейшего йордановского НТВ.

Больше всего это напоминает странную ситуацию, при которой в ответ на каждую новую жалобу больного врач прибавляет и прибавляет себе гонорар, как если бы проявившийся опасный симптом был его личной заслугой. В классическом фильме «Формула любви» была дана формула не столько любви, сколько власти: «Когда доктор сыт, и больному легче». Мы смеялись, а зря: Россия так и живет. И это древнейший, языческий принцип взаимодействия народа и власти: вождь — не просто избранный или назначенный лидер. Он воплощение коллективного тела нации, ее, так сказать, зримый символ: почести, воздаваемые ему, суть комплименты всем. Так и Сталин был у нас не просто предметом культа, но зримым воплощением коллективных побед. Таково сидящее глубоко в подкорке представление о мистической связи между вождем и народом: в отдельных африканских племенах до сих пор принято раскармливать короля до полной неподвижности, чтобы эта его жирность служила гарантией благополучия для остальных. У нас до такого, слава богу, не доходит, хотя шестилетний президентский срок — это уже, в общем, сопоставимо.