Клочья тьмы на игле времени - Михаил Емцев

Вароэс знал это. Но то же знала и мемфисская коллегия. Бог зла огненноглавый Сетх побеждает Озириса, убивает его, рассекает на множество кусочков. А сын Озириса и Изиды Гор не может победить Сетха! Зло неискоренимо, ибо вне его нет и добра. Озирис есть темный бог. Вот какие тайны доступны мемфисским жрецам! И Вароэс знает, что они им доступны. Первое свидание его с верховной коллегией должно состояться именно в подземном храме Сетха близ Мемфиса! А братья жрецы ничего не делают просто так! Все глубоко продумано, знаменательно, символично. По дипломатическим каналам удалось договориться, что глава халдейской коллегии посетит храм Сетха в ночь полнолуния. Без провожатых и тайно должен проникнуть он в подземное святилище, где его встретят верховные жрецы храмов страны Кемт. Только посвященный сможет отыскать туда дорогу. И это будет первым доказательством, что Вароэс именно тот, за кого он себя выдает, а не шпион ассирийского царя.

Матросы натянули свитые из папируса канаты и прибавили парусов. Ветер благоприятствовал миссии Вароэса. Ласково поглаживая черную шелковистую бороду, всматривался он в колышущуюся синюю полосу, где небо падало в море. Ветер ласково шевелил белые одежды его и подымал перья сердитых орлов, которые, неуклюже переваливаясь с лапы на лапу, гремели цепями. Сопротивляясь ветру, выпустили они ужасные когти свои, и на струганом кедре палубы остались глубокие светлые борозды. Вароэс всматривался в причудливый их рисунок и довольно улыбался.

Добрый знак! Путешествие началось хорошо.

И он вознес в душе своей хвалу единому богу, которого давно уже тайно исповедовали посвященные маги Халдеи:

Ты един, о создатель всего сущего,

И едино, о ты все свершающий, творенье твое… [26]

Теплой ночью, когда круглая, как ассирийский щит, луна встала над рейдом, из портовой таверны вышел купец. Чуть пошатываясь, поднялся он на пригорок, откуда открывалось лежащее внизу полукружие черной воды. Луна разливала невесомое зеленовато-желтое масло свое, расплывавшееся бесчисленными блестками. И таяли эти ночные блестки, и жирно светились вновь. А воздуха над головой словно не было. Только ровное сияние, желтое и голубовато-серое одновременно. Наполненный светом провал и бездна из отполированного базальта под ногами. И неслышно носились летучие мыши. Плавно шарахались в сторону, падали и возвращались. И пепельно просвечивала луна сквозь натянутые перепонки. И стрекотали цикады. И пахло морем и выжженной белой травой.

Отяжелевший купец уронил на грудь затуманенную голову, отчаянно затряс ею и, хватая руками пустоту, пошел обратно. Вот пересек он лунное пространство и пропал в тени лачуг. Синяя одежда его растворилась в ночи, и темь поглотила тяжелое хриплое дыхание.

И свершилось превращение в невидимой той черноте. Развеялся хмель, и рассосалась тяжесть, даже годы, казалось, растаяли. Неслышно ступая, упругой походкой хорошо тренированного юноши купец прокрался мимо таверны. Прячась в тени, юркнул в узкую сонную улочку. Быстро пошел, будто заскользил, не касаясь земли, не оставляя следов и не подымая пыли.

Когда проходил мимо цветущего, изливающегося в лунный воздух раскрытыми чашечками сада, тень его на миг упала на исполосованные решетками пятна света. Он быстро нащупал калитку и проник в зачарованный сад. Зашуршала невидимая змея в широких листьях, бородавчатая жаба тяжело прыгнула во влажные травы. Тихо заскрипел сырой толченый камень на дорожке.

Как лунатик, с широко открытыми невидящими глазами, ведомый тайной силой какой-то, шел ночной гость через сад. И гады уступали ему дорогу, и ни разу не сбился он с пути, петляющего среди стволов и строений. Так попал он на пепельно-светлый открытый пустырь, где росли паутинно-серебристые сорные травы. И никто не увидел его там, и колючки не порвали его одежду.

Уверенно и легко нашел он заброшенный старый колодец с развалившейся кладкой и сухим мохом, давно обращенным в труху. Сыростью и запахом высохшей тины пахнуло из черного провала. Не задумываясь, прыгнул он вниз. Тихо шурша, осыпалась кладка, забила крыльями, испуганно вырвалась из колодца заснувшая птица. Ощупью нашел он дверь в подземный ход. Застарелая паутина и высохшая слизь затянули ее. Может быть, умерли внуки тех, кто открывал эту дверь в последний раз. Но он очистил паутину рукой. Осторожно нащупал круглые металлические бляшки. Читая пальцами, выявил в беспорядочном расположении бляшек контур созвездия, жемчужиной которого считается путеводная Эсхмун. Поочередно надавил каждую звезду большим пальцем левой руки. И дверь отворилась. Бесшумно упала под ноги, и он прошел по ней, как по ковру. Только осыпались песчинки за ним и зашуршали потревоженные скорпионы.

Он проник в галерею, высеченную в скальном грунте. Это был вход в лабиринт, поэтому приходилось ощупывать пальцами путеводные знаки на стенах. Он читал их легко и свободно. Не задумываясь, сворачивал в боковые коридоры, спускался по каменным лестницам в нижние ярусы. Так дошел он до новой двери и тоже большим пальцем левой руки нашел звезды Девы, зажженные богом Пенетером. Но на сей раз он не вступил на упавшую дверь, как на ковер. Ибо знал, что выбито на бронзовой двери изображение звездной богини Хатор, дугой обнаженного тела своего укрывающей вселенную. Он пал ниц и прижался, подобрав ноги, к холодному металлу. Дверь медленно начала опускаться, унося его в самые глубокие галереи подземелья.

Внезапно желтый свет ударил в привыкшие к ночи глаза. Но гость не зажмурился. Он встал на ноги, коснулся переносицы, легко надавил на веки, и глаза его сразу привыкли к свету.

— Аннаэль, Сахиэль, — шепнул ему на ухо кто-то.

— Амабиэль, Абалидот, — ответил он и склонил голову.

Стоял он перед высеченным в скале пилоном. Над входом — изображение крылатого шара с двумя уреями по бокам.

— Что означает эта эмблема? — спросил голос.

— Образ мира, витающего в пространстве, — ответил он.

— А змеи?

— Две змеи — две смерти. Кто выдаст великую тайну, умрет дважды: телом и духом.

— Пройди, — сказал голос.

Он вошел в темную, сужающуюся к потолку щель и проследовал мимо зажженных светильников. Боги Египта отрешенно глядели на него со стен. Двойные царские кадуцеи. Сложенные руки на груди. Зажатые в них знаки могущества и власти. Вечные, застывшие в полуулыбке глаза.

Кончился узкий зал богов. Он остановился перед вырезанной в стене Изидой. К глазам ее был подведен тихий подземный ключ. Частыми слезинками сочились из них струйки и стекали в переполненную чашу согнутых ладоней ее.