Это Моя Земля! - Борис Громов

— Знаю, что тебе дам, красавица. Хоть и не положено, вроде, да кому теперь до этого какое дело, в конце концов! Тут я хозяин. И никто мне указывать будет. Подожди немножко.

И с этими словами дядя Коля буквально растворился в полумраке между стеллажами. Через некоторое время там дважды с небольшим интервалом что-то громко грохнуло, словно сначала сдернули с полки тяжелый ящик, а потом закинули его назад. А еще через минуту из темноты нарисовался довольный донельзя кладовщик, несущий в руках небольшую светло зеленую брезентовую сумку необычной формы. Достав из кармана большую связку ключей, он клацнул массивным замком и, приоткрыв дверь в решетке, приглашающее мотнул головой. Заходи, мол. Закрыв за вошедшей Женькой дверь, он направился назад в свою каморку. Небрежно положив на стол сумку (ого, а бумкнуло солидно, тяжелая, видать), он плюхнулся на старенький табурет, деревянный, покрашенный точно такой же бледно-серой краской, что и стоящие у них в палатке кровати и, молча указав ей на второй такой же, стоящий возле топчана, расстегнул простенькую, словно на браслете старых наручных часов, застежку. Лежало в сумке что-то странное, похожее на очень большой, почти квадратный пистолет с несуразно маленькой для таких размеров рукояткой. Из двух наружных кармашком он достал два разной длины, один почти в два раза короче другого, тонких металлических… Палочки? Столбика? Магазины! Вот, вспомнила она правильное слово, это такие же магазины, как у автоматов омоновцев и солдат охраны, как у «Сайги» Тарасюка, только тоньше. Наверное, патроны размерами меньше. А дядя Коля тем временем надавил куда-то пальцем и откинул с верхней части оружия назад тонкую, вертикально загнутую вверх на конце планку. Ага, вот что эта штука ей напоминала! На немецкий автомат «шмайссер» из фильмов про Великую Отечественную она очень похожа. Там, кажется, такие же тонкие приклады были и магазин — один в один, особенно тот, который длинный.

— Ну, как? — подмигнул он ей.

— На «шмайссер» похоже…

— Положим, не на «шмайссер», а на МП-38 или МП-40, да и не так уж похоже, — хмыкнул кладовщик. — Но направление мыслей верное. Это пистолет-пулемет «Кедр» под отечественный пистолетный патрон калибра девять миллиметров. Как автомат, честно говоря, почти ни о чем оружие. Но вот если одиночными, да на пистолетной дистанции — страшная штука. Я из него в круг размером с чайное блюдце весь магазин на тридцать патронов уложить могу. В комплекте два магазина, на двадцать и на тридцать патронов, ремень, всякое-разное для чистки-смазки и подсумок для переноски. Времена нынче, конечно, не те, чтобы оружие по сумкам прятать, но и она сгодится — запасной магазин и патроны будет в чем носить, на пояс повесишь. Тут, видишь, как раз и тренчики имеются. Вот только ремешок у тебя того… Аховый.

— Какой дали, — вздохнула она.

— Ладно, с этой бедой поможем, есть у меня тут нормальный солдатский ремешок. Старого образца, кожаный, не то что эти новые… Шкура трехгодовалого дерматина, блин, — хихикнул Грушин и выдвинул из-под своего топчана выцветший деревянный ящик, на котором белой краской по трафарету было выведено «Матбаза». Из ящика он вытянул широкий ремень из коричневой кожи с потускневшей латунной пряжкой, на которой была выдавлена пятиконечная звезда с серпом и молотом. Похоже, на самом деле, старый.

— Сейчас мы его по твоему размеру подгоним, — пробормотал он, затягивая ремень ей по талии и застегивая пряжку. — А сам «Кедр» — вот так…

Закончив с ремнем поясным, кладовщик ловкими движениями укоротил ремень пистолет-пулемета и пристегнул карабины на обоих его концах к одному большому черному кольцу возле рукояти. Получилась, скорее, петля. И эту петлю он небрежным движением накинул ей на шею. «Кедр», будто диковинный большой кулон, повис у Женьки на груди. Хотя, какое там — на груди, кончик ствола чуть ниже пряжки тонкого брезентового поясного ремня болтается. Так что, скорее, на животе.

— Таким макаром его и носи, — удовлетворенно кивнул кладовщик. — Вот так вбок немного сдвинь. Отлично! Видишь, и висит — не мешается, и выхватить — дело пары секунд. Только под бушлат спрячь от лишних глаз. Все-таки не положено вам такие выдавать. Но, если увидит кто — скажи, старший прапорщик Грушин выдал. Отстанут сразу — гарантирую. Да, кстати, а ты вообще с оружием как — в ладах?

Женька только смущенно улыбнулась и развела руками.

— Нормально, — хмыкнул старший прапорщик. — «Мащина купиль, права купиль, вадить — не купиль». Нет, красавица, так дело не пойдет. Учиться будем. Значит, начнем с азов. Смотри, слушай и запоминай: это — ствольная коробка с прицельным приспособлением и пистолетной рукоятью, это — приклад, это — ствол. Вот это — магазины…

Часа, примерно, через два, Женька уже не только смогла бойко оттараторить названия всех частей и механизмов «Кедра», но и сама снарядила оба магазина толстыми зелеными, с ярко-золотистыми головками пуль, «бочонками» патронов. И даже вполне сносно произвела неполную разборку (сама) и сборку (исключительно с помощью дяди Коли, сама бы не справилась точно: правильно говорят: ломать — не строить).

— Ох, мать моя женщина! — хлопнул себя по лбу ладонью Грушин. — Ты ж с этими железяками обед пропустила!

— Да и ладно, — отмахнулась было Женька, — подумаешь. Я есть не сильно хочу, до ужина протяну.

— Что значит «ладно»? — не согласился Николай Николаевич. — Так дело не пойдет! Война — войной, а обед — по распорядку.

Выдав эту древнюю, как сама армия, мудрость, кладовщик с заговорщицким видом выудил из нижнего ящика стола упаковку галет, банку тушенки и какой-то странный, большой и плоский, полностью металлический консервный нож защитно-зеленого цвета. Следом на свет божий явились вилка, упаковка из четырех необычно больших таблеток и какая-то странная жестяная пластина, чем-то похожая на бумажные снежинки, которые Женька, еще будучи ребенком, вырезала под Новый год из бумаги и клеила на окна. А дальше пошло форменное шаманство: Грушин ловкими движениями согнул лепестки жестяной «снежинки» и та превратилась в небольшую подставочку. Затем он достал из упаковки белую таблетку. Женька заметила, что один ее край был изумрудно-зеленого цвета, словно кто-то ее самым кончиком в зеленку макнул. Этим самым краешком дядя Коля чиркнул по лежащему на столе спичечному коробку, и таблетка вспыхнула и загорелась ровным, чуть коптящим пламенем.

— Сухой спирт, — ответил на невысказанный Женькин вопрос Грушин. — Хорошая штука. Почти ничего не весит, горит жарко. Консервы погреть или чаю вскипятить «в поле» — самое оно.

По каморке поплыл слабый, не то чтобы неприятный, но какой-то непривычный запах. Горящую таблетку кладовщик положил на подставочку, а сверху водрузил махом вскрытую консервную банку. Спустя пару минут в ней зашкворчал жир, и аромат нагревшегося мяса начисто перебил слабый химический запах горящей таблетки. И пахло так вкусно, что Женька, только что на полном серьезе утверждавшая, что совсем не голодна, непроизвольно сглотнула набежавшую слюну. Старый и бывалый старший прапорщик, увидев это, лишь по-доброму усмехнулся и, придвинув к Женьке вилку и открытую пачку галет, ухватил плюющуюся жиром банку за край отогнутой в сторону крышки и поставил перед ней. Женька никогда раньше не ела горячую тушенку прямо из банки, вприкуску с пресными, хрустящими армейскими галетами, и даже не представляла себе, что это может быть настолько вкусно. Или это она просто проголодалась? Или и то, и другое вместе? В общем, целую банку тушенки она слопала влет, даже и не заметила, как вилка уже по дну зашкрябала. А ведь банка вовсе не была маленькой — граммов на триста пятьдесят не меньше, да плюс галеты. Нет, понятно, что какому-нибудь бугаю, вроде несшего ее на себя «камуфлированного» такая трапеза — так, слегка червячка заморить. Но так из того лба можно двух Женек вылепить, да еще и останется.

— Дядь Коль, а как так получается, что вокруг такое творится, а я к тебе за оружием одна пришла? И ведь больше никто не идет, хотя я тут у вас столько времени сижу.

— Сложный ты вопрос задаешь, Женя, — задумчиво почесал переносицу Грушин. — Тут вчера и позавчера народу было — не протолкнуться, до самой поздней ночи стволы выдавал, чуть не надорвался ящики волокать. Видно, все, кто захотел, уже получили. А остальные пока не сообразили, что теперь каждый, прежде всего сам за себя отвечает. Что если ты себя защищать не хочешь, то и другому кому — на фиг не сдался. Слишком многие привыкли, что они всегда за чьей-то спиной, на чьем-то горбу в рай едут, вот и сейчас решили, что все снова прокатит.

— Так ведь уже прокатывает, — неуверенно тянет Женька. — Вон сколько народу в палаточном городке сидит…

— Не, Жень, ты теплое с мягким не путай, — несогласно мотнул головой прапорщик. — То, что сейчас в лагере — это другое. Жизнь у сотен тысяч людей в один день сломалась. Всепланы, все мечты, все надежды — псу под хвост, уж извини за грубость. Большинство пока в шоке. Они хоть головой и поняли, что случилось, но вот сердцем это пока не приняли. Вот и сидят, ждут, вдруг все — раз, и станет, как раньше. Очень скоро поймут, что не станет. Самые толковые и крепкие уже поняли, остальные — вот-вот допетрят и тоже начнут мозговую мышцу качать на тему, кем быть и что делать. И, поверь мне, старому дядьке, большинство вполне устроятся. По-разному, не все хорошо, но устроятся. А вот кое-кто так и останется в лагере сидеть, потому что делать ничего не иумеет и не хочет, потому что привык быть вечным нахлебником на чьей-то шее. И вот тогда, боюсь, ждет этих граждан неприятный сюрприз…