Меч войны, или Осужденные - Алла Гореликова

– Вели обед подавать, – скомандовал ординарцу Эймери. Добавил для Луи: – Скоро нешутейно полезут. Час, много два…

Но ни через час, ни через два штурм не повторился. Ленни пожимал плечами, Эймери хмурился. Оба сошлись на том, что ночные караулы надо усилить – а Луи, вспомнив бургомистровы глаза, добавил, что горожан в них лучше не брать.

Спали вполглаза, не раздеваясь. И все-таки нападение застало королевский лагерь врасплох. Нападающие беспрепятственно текли через открытые настежь ворота, мимо предательски убитых караульных, и не время было выискивать изменников. Множество беспорядочных маленьких стычек вместо слаженной обороны обещали ханджарам легкую победу. Счастье, до паники не дошло; хотя палатки на окраине лагеря уже горели, добавляя неразберихи.

– Ленни, тебе ворота! – крикнул Эймери. Сам он, собрав подвернувшихся гвардейцев и запихнув Луи в глубину строя с приказом не высовываться, попытался выбраться из тесноты атакованного лагеря к улицам – и тут же угодил в настоящую мясорубку. Казалось, добрая половина нападающих рвалась именно к ним.

Очень скоро таргальцев прижали к глухой стене склада; здесь оставалось только защищаться в ожидании подмоги – вот только на помощь прийти было некому. Круговерть ночного боя развела защитников города, все они сейчас вот так же отбивались от многократно превосходящего числом врага, и каждый сражался лишь за себя и за тех, кто рядом.

Луи невольно схватился за меч. Рукоять согрела пальцы. Да, он не боец и знает это; да, Эймери правильно велел не высовываться: когда боевого опыта нет, и своих порубить недолго. Но Свет Господень, или он будет отбиваться, или его прирежут как овцу! Умирать, так в компании! Король потянул клинок из ножен, и яростный восторг заполнил душу. Упивающийся, зачарованный древней магией меч, рвался в бой. Он жаждал крови; он ждал долго, и вот – дождался.

Король оттолкнул загородившего его гвардейца и прыгнул вперед. Он перестал быть королем; он не принадлежал себе, он был – продолжение клинка, сердце боя, Тот, кто поит кровью. Подаренный врагом меч пел в его руках страшно и грозно, и причавкивал, впиваясь в плоть, как рвущий добычу голодный пес. Умелый, но все же заурядный фехтовальщик, с обычным оружием Луи вышел бы из боя почти мгновенно. Но теперь – не он сражался, а меч вел его, связав и подчинив, затмив разум, оставив лишь хищную, смертную жажду крови. Отыгрываясь за долгое заточение во тьме ножен. Рубил, колол, рвал и резал – с потягом, разваливая надвое, обнажая кости и потроха. Тяжелые ханджарские панцири были ему помехой не большей, чем ножу – хлебная корка; разве что жадные чмоки сменялись надсадным скрежетом.

Молодой король был страшен. С ног до головы его покрывала кровь – и не только вражеская. Упивающийся выбирал жизнь врага, пренебрегая защитой хозяина. Луи шатался, оскальзывался, едва не падая – но Упивающийся летал в его руках, порхал, пел и чавкал – и все не мог напиться.

Луи не знал, как идет бой, не понимал, что он должен делать и куда двигаться – он просто шагал навстречу врагам. Он не видел, как за ним выстраиваются ошеломленные гвардейцы, как прорывается сбоку отряд рыцарей во главе с сэром Тимоти, как сыплются наземь болты, едва коснувшись его груди – амулет от стрел надел еще в Корварене. Не слышал, как рвется из луженых кирасирских глоток:

– За короля-а-а!

Он видел только врагов, слышал только жадный стон меча: еще, еще, ещ-ще!! И, когда Эймери и сэр Тимоти все-таки вырвались вперед, сминая последних врагов, когда отряд Ленни все-таки смог оттеснить ханджаров за стену и закрыть ворота, когда вокруг него стало вдруг пусто и тихо, и Упивающийся умолк и опустился, – молодой король без сил рухнул на трупы врагов. Но пальцы на рукояти заговоренного меча так и не разжались.

ЗНАМЯ МЯТЕЖА

1. Благородный Ферхад иль-Джамидер, прозванный Лев Ич-Тойвина

Первым, кого в тот день встретил Лев Ич-Тойвина – едва взойдя на дворцовые ступени, – был благородный Гирандж иль-Маруни, первый министр императора и тесть его начальника стражи.

– Я слыхал, этой ночью в твой дом звали повитуху? – поприветствовав зятя, спросил министр. – Надеюсь, все прошло благополучно?

– Благодарю, – улыбнулся Ферхади. – У Гилы девочка. А у вас настоящий дар узнавать первым все новости.

– На моей должности иначе нельзя. – Господин иль-Маруни взял зятя под руку и словно невзначай увлек его в сторону от дворцовых дверей, в нишу за спиной каменного льва. – И не всегда, мой дорогой Ферхади, я узнаю только радостные вести. Сегодня ты должен быть осторожен.

– Что стряслось?

– Владыке испортили настроение, и видит Господь, есть чем! Марудж вот-вот примкнет к мятежу, габарский наместник прислал прошение о снижении налогов, дабы умерить народное недовольство, а в Вентале негоцианты объединились в совет и донимают наместника жалобами на высокие пошлины и продажную таможню. А тут еще из Таргалы не приходит добрых вестей…

Господин иль-Маруни помолчал, давая собеседнику время до конца осмыслить сказанное – и недосказанное. И выговорил главное, ради чего он и приложил немыслимые усилия, подгадывая «случайную» встречу с зятем:

– Мой дорогой Ферхади, будь готов оказаться в виноватых. Император в ярости. Лучше бы ты убил тогда этого мятежника… ведь, наверное, можно было успеть?

Можно, согласился Ферхади. В спину, подло нарушив условие встречи.

– Будь моя воля, не его бы я убил! – Гнев прорвался-таки, и хвала Господу, что тесть не принял его на свой счет. – Я снес бы голову наместнику, прямо там, перед воротами Верлы, у мятежников на глазах. Это было бы правильно.

– И сделал бы наместником молодого иль-Виранди, – кивнул министр. – И это, мой дорогой Ферхади, тоже было бы правильно. Даже, я бы сказал, мудро. Но…

Что имеем, то имеем, кивнул Ферхади. С императором не спорят. А уж если он лепит ошибку на ошибке – да такие ошибки, что даже ни пса не разбирающийся в политике начальник стражи их видит так же ясно, как собственную саблю! – тем более. Чревато. Да и толку…

Тесть, как всегда, оказался прав. Разъяренный дурными вестями владыка не преминул напомнить «своему верному льву», как тот заступался за мятежника. Пожалуй, не будь Ферхади предупрежден, сорвался бы. Теперь же – хватило сил покаянно промолчать. Лишь подумал: гляди, благородный Ферхад иль-Джамидер, не вошло бы в привычку без вины каяться! А то вдруг да не заметишь, как ради сохранения владычных милостей не через гонор – через честь переступишь.

Меж тем сиятельный, как видно, вспомнив совет первого министра, объявил вдруг:

– Поедешь в Верлу. Тебя там, небось, помнят и поверят. Морочь им голову, торгуйся, как хочешь время тяни, что хочешь обещай – но чтоб сидели в своей Верле и не высовывались, других не мутили. Мне сейчас не до них, войско в Таргале – так пусть и им не до меня будет. После разберусь. Еще попомнят у меня, как бунтовать! Твоему Альнари отцовский конец завидным покажется!