Меч войны, или Осужденные - Алла Гореликова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Министр осекся, безнадежно махнул рукой. А ведь он и впрямь стар, подумал вдруг Ферхади, как же я раньше-то не замечал? Или дурные вести так его подкосили?
Габар – хлеб. Марудж – железо и сталь, медь и драгоценный корабельный лес. Вентала – караванные пути с востока, лучшие в империи ювелиры, удачливые купцы и ремесленники, богатством не уступающие столичной знати; интересно, сколько налогов недополучит казна с одной только осенней вентальской ярмарки?
– Что же вы предлагаете? – тихо спросил Ферхади.
– Я предлагаю, – столь же тихо ответил министр, – не жертвовать собой ради заведомо проигрышного дела. Наш император, помилуй меня Господь, того не стоит.
– Но…
– Поверь, дорогой мой Ферхади, никакое войско не остановит мятежников теперь, когда они почуяли свою силу. Поздно. Или империя развалится на куски и падет, или…
Безлюдная улица выбежала к городским воротам. Здесь было шумно: разгар вечернего базара. Министр придержал коня.
– Удачи тебе, мой дорогой.
– Благодарю.
Лев Ич-Тойвина выехал за ворота и пришпорил коня.
3. Благородный Ферхад иль-Джамидер, прозванный Лев Ич-Тойвина
Соль-Гайфэ, неутомимый в дальнем пути, дергал ушами, отгоняя назойливых слепней. Ползли по сторонам то выжженные до желтизны пастбища, то молодые виноградники, отягченные гроздьями первого за пять лет урожая. Редкие прохожие сторонились, пропуская хорошо вооруженного господина при двух конях, но без свиты и даже без слуги. Как-то раз пропускать пришлось и ему: дорогу переходила отара. Блеяли овцы, лаяли кудлатые пастушьи псы, высвистывал команды пастух. Обычная сельская осень, знойная и хлопотная.
Странное дело – одинокий всадник на дорогах Диарталы ни разу не вызвал того специфического интереса, из-за которого путники сбиваются в караваны и тратятся на охрану. То ли разбойники чуяли, что с ним связываться себе дороже выйдет, то ли великий политик Альнари и их сумел переманить к себе на службу. А может, промышляли в другом месте, подальше от вероятного пути императорских войск.
Но не это было самым странным. Щит императора спокойно обедал и ночевал на диартальских постоялых дворах – и хоть бы раз, хоть бы кто зацепил его большим, чем косой взгляд! Очевидно ханджарская внешность и правильный ич-тойвинский выговор вызывали любопытство, неприязнь, равнодушие – но не страх. Диартальцы казались довольными жизнью и очевидно не ждали дурного – как будто они уже победили. И, на правах победителей, поплевывали одинаково свысока и на далекого императора, и на его посланца, у которого хватило наглости ехать по мятежной провинции без надлежащей свиты. Взять этого в толк Лев Ич-Тойвина решительно не мог.
Три года назад Диартала встречала его страхом и ненавистью. Два месяца назад – озлоблением, лишь слегка прикрытым внешней почтительностью. Сейчас же посланец императора ехал по мятежной провинции так же спокойно, как по ич-тойвинским улицам.
Потому ли, что тогда он был с войском, а теперь один? Или, может, прежняя Диартала видела в нем победителя, а эта – знает свою силу?
Ферхади избегал разговоров о мятеже, но однажды все-таки рискнул спросить. Он заказал тогда мясо в виноградных листьях и лепешки с острым козьим сыром, и черное вино – запивать.
– Да вы знаток, – довольно заметил толстяк-трактирщик. – Выбрали именно то, что только в Диартале и умеют приготовить как следует.
Позади остался душный пыльный день, на постоялом дворе ич-тойвинец оказался единственным гостем, а добродушная физиономия трактирщика располагала к разговорам. Ферхади похвалил вино, трактирщик посетовал: мол, последнее из старых запасов. Диартальские вина, согласился Ферхади, уже и в столице редкость. И долго еще будут редкостью, усмехнулся толстяк. Приезжайте лучше к нам – через годик-другой…
Вот тогда Ферхади и спросил – как оно было, в Верле? Правда ли?…
– Все правда, – покивал трактирщик. – Наш молодой господарь заключил союз с подземельными гномами, во как! А уж у них магия – людской не чета! Им не нужно выходить в открытый бой, ведь они могут просто под землю утянуть любое войско, а там уж… – Видно было: что «там уж», трактирщик не знает и знать не желает. Ясно, что ничего хорошего! – Да, – протянул толстяк, – знатно там вышло. Две тысячи императорских солдат, не шутка! Уж теперь император к нам не полезет, забоится! Не зря, небось, Маджида-мясника от Верлы отозвал.
– Да ему-то чего бояться, – вырвалось у Ферхади. – Положили две тысячи, эка невидаль! Да он еще десять не моргнув положит, а после скажет, что солдаты были трусы, а командир дурак!
Лев Ич-Тойвина осекся, спохватившись: что это с ним?! Даже не в том дело, что за такие речи – сразу на плаху. Ведь он всегда гордился своей верностью, он никогда и помыслить не мог о владыке – так!
– Верно сказано, – кивнул трактирщик. – У вас там, никак, был кто? Уж простите, господин, бередить не хотел.
Вместо ответа Ферхади отпил вина. Трактирщик решил, похоже, что столичный господин едет в Верлу разузнавать о погибшем родиче; сочувствие его Льва Ич-Тойвина изрядно озадачило.
– Глупо, – сказал, допив. Подумал: да что со мной, почему так тянет говорить этому толстяку-диартальцу то, что себе самому сказать боялся?! – Верлу только потому до сих пор не пытаются взять, что иль-Маджид вышел из доверия, а больше никого под рукой нет. Двадцать пять тысяч уже воюет в Таргале, и столько же где-то посреди моря – на всех сразу не хватило кораблей, что за бред! А ведь там тоже есть гномы, да с таргальским королем в союзе. И ради чего? Я бы еще понял, если бы Таргала – да хоть бы и вы, диартальцы! – грозили войной нам. Тогда бы можно было сказать, что император вынужден бить первым. А так…
Трактирщик покивал сочувственно, крикнул:
– Иля, еще вина!
Похожая на Лисиль служаночка поставила на стол две бутыли:
– Пожалуйста, господин.
– Выпьем, – предложил трактирщик. – Не дело это, если владыке плевать на собственных подданных. Выпьем за то, чтобы новый император лучше заботился о нас.
– Новый император? – растерянно переспросил Ферхади.
– Уж простите, господин, а только Законник даже Господа всеблагого из терпения выведет. Нечистый его уж заждался, верно вам говорю.
– Не боишься? – спросил Лев Ич-Тойвина. – Сабля при мне, а за такие речи…
– Са-абля, – протянул толстяк. – Да что мне ваша сабля, господин, я же глаза ваши вижу.
– А вдруг?
– А если «вдруг», так мои меня уж три года в Свете Господнем ждут. Жена, сын, две дочки… меня-то не добили, за мертвого приняли, а их…
– Прости, – пробормотал Ферхад иль-Джамидер, Щит императора. Поднял кубок; вино качнулось в нем, темное, как кровь.