По обрывистому пути - Степан Злобин

— Мосье Лувен хочет сказать, что теперь он стал социалистом? — иронически задал вопрос Баграмов.

Лувен возразил: нет, он не социалист. Он — анархо-индивидуалист-монархист!

— Comprenez-vous?[36] — спросил он, любуясь эффектом, который произвел такой самохарактеристикой, и пояснил, что он анархист — потому, что не признает над собою никакой власти. Он индивидуалист — потому, что любит себя и желает добра себе, здоровья и счастья. А монархист — потому, что когда он сам станет монархом, то тотчас же признает неограниченную и абсолютную власть короля, оставаясь при этом по-прежнему индивидуалистом. Лувен раскатисто захохотал.

— И мосье директор рассчитывает, что это последнее когда-нибудь произойдет? — с любопытством спросил Баграмов.

— Здраво рассуждая, я к этому пирогу опоздал, — печально признался Лувен. — Старая шельма Леопольд обыграл капитана Лувена, а потом ещё и ограбил. Король оказался свиньей. Он жаден, как дьявол… Однако же были, были прекрасные шансы, чтобы мне стать почти королем, — похвалился Лувен. — Но я взял слишком к северу-западу и столкнулся с французами, чёрт их дери!.. Однако несколько лет я был истинным королем черномазых, — продолжал он хвастливо. — Я их казнил и миловал. Я повелевал!.. Мосье Баграмов сам видел, сколько дырок в моей шкурен от ножа, от стрелы и копья, от пули, от топора, от камня, — каких только нет! А каналья мосье король пустил меня нищим! Я мог бы иметь сотни женщин, дворцы, невольников, сидеть в качалке и поплевывать в синее небо, а я тружусь, как обозная лошадь, как старый мул… Что такое директор завода? Негр, раб, слуга! И это с моей профессией и талантом!..

— Мосье Лувен — инженер? Вероятно, геолог? — спросил Баграмов.

Бельгиец усмехнулся и качнул головой.

— Я алхимик! — с гордостью сказал он. — В дебрях Конго я нашел формулу философского камня. Я могу делать золото из чего угодно. Конечно, в первую очередь — каучук, потом какао, кокосы, медные руды, порох, свинец, негритянское мясо, моя собственная кровь — все превратимо в золото, даже римско-католическая церковь и святое причастие…

Лувен встал с кресла и прошелся по комнате.

— Жаль, что вы мне сегодня еще не разрешаете сигару и кофе с ликером. Меня взволновали все эти воспоминания. Стар становлюсь. Потому и делаюсь несколько сентиментальным. Вам не понять, молодой человек, ведь вы ещё ничего не видали…

Он снова сел в кресло.

— Да, Конго — это страна великих возможностей для поэта-идеалиста, каким был смолоду капитан Лувен, — продолжал он. — Там нужны были воля выносливость, сила, храбрость… Эти животные, которые называются башкирами, хотя вы, русские, тоже им резали и носы и уши за их мятежи, все же в миллион раз миролюбивее, чем африканские черномазые. Тех ничем не смирить. Я не жалел ни денег, ни водки на подкуп вождей, ни пороху, ни свинца. Поверите — отрубленные головы выставлял на кольях для устрашения… Нет, те куда упорнее и свирепей! Может быть, потому, что живут рядом с тиграми… Да, мосье. Я построил там рудники, фабрики и мосты, поселки, казармы, проложил дорогу, и вот я остался нищим! Французы меня давили за глотку, а каналья король Леопольд не вступился! — Лувен беспомощно развел руками. — Он поступил со мной как предатель! — Мясистое и обрюзглое лицо Лувена выражало печаль и обиду на несправедливость людей.

Так вот оно кто насаждал «цивилизацию и Евангелие», благодаря которым население Конго за два десятка лет сократилось почти что втрое!.. Но то были слухи, отрывки сведений, а вот он, живой палач Африки, хвалится своей удалью и желает еще сочувствия из-за того, что король перехватил у него его жертвы.

Достойный соперник! Баграмову стало стыдно, что он сидит здесь и благодушно выслушивает этого палача. Он поднялся уходить.

— Combien? Comment estimez vous ma vie et, bien entendu, vos services?[37] — смеясь спросил старый мерзавец.

Он предлагал за лечение деньги, то самое золото, которое при помощи своего «философского камня» делал из негритянского мяса.

— Nullement![38] — решительно отозвался Баграмов, сухо откланявшись.

— Русская сентиментальность, молодой человек! — не поняв его, засмеялся Лувен. — Лечить людей из человеколюбия? Быть бескорыстным?! Кого вы удивите?! Может быть, вы поверили, что я нищий?! В Бельгии врачи содрали бы за это с меня не менее тысячи франков. Или, может быть, ваша мать ни в чем не нуждается?! — спросил он и, точно приказ, добавил: — Пришлите счет…

Баграмов почувствовал, что покраснел. Старый мерзавец все-таки понимал жизнь. Может, и у него была мать, которая так же нуждалась, когда он был молод… Не взять с него денег? Но почему? Оказывать даром услуги колонизатору, палачу, негодяю?.. За что?

— После, после… Apres![39] — все-таки отмахнулся Баграмов, не в силах далее выносить это общество, и помчался домой, упрекая себя за то, что этот омерзительный пациент напомнил ему о нуждах его матери…

О нужде, в которой живут родители Баграмова, Дарья Кирилловна знала от Юли и, надо отдать ей справедливость, раза три деликатно пыталась предложить зятю денег для помощи матери и отцу. Он решительно отказывался.

— Может быть, грех так думать, Иван Петрович, но я очень рада, что вам повезло с таким пациентом, как этот директор завода. Надо думать, он вам хорошо заплатит, и вы сможете послать деньги своим родителям, — сказала дня два назад Дарья Кирилловна.

Баграмов сам думал о том же. Но после этой беседы его одолела такая гадливость, что он не мог взять денег, просто не смог…

Эрнест Ремо заехал к Баграмову в тот же вечер.

— Пусть мосье доктор меня извинит, но я считаю, что это неправильно, — горячо заговорил Ремо. — Старый скот капитан Лувен наживался всю жизнь и скопил довольно, чтобы быть сейчас крупным акционером компании… В Бельгии он пригласил бы к себе знаменитость, и меньше полутора тысяч франков с него не взяли бы… Может быть, мосье доктор — сектант? Толстовец? В России и так много сектантов…

Баграмов засмеялся.

— Нет, просто — социалист!

— Мосье, вашу руку! Я тоже! — восторженно воскликнул Ремо. — Но почему вы хотите сделать подарок капитану Лувену? Черт возьми, пусть заплатит за свой ликер, который он не умеет пить в меру, и пусть понимает, что починка его самого стоит дороже, чем сигары и кофе… Пишите счет на тысячу франков. Если вам неприятно, то я отвезу ему.

Весь свой гонорар, полученный от Лувена, Баграмов выслал матери.

Ремо стал гостем в их доме и товарищем Баграмова по охоте, для которой, впрочем, не часто случалось у доктора время.

Эрнест Ремо был сыном рабочего-каменщика. Он во всю свою жизнь, как сам он считал, не заработал ни одного сантима нечестным способом, и в этом была его гордость. Однако он вместе с тем гордился и своей способностью к возвышению по службе. Он был труженик и карьерист. Ремо называл себя социалистом и был уверен в том, что социализм придет сам, когда для него настанут подходящие времена. В приложении к России понятие социализма казалось ему наивным.

— Ваша цивилизация слишком молода и рабочий класс малочислен. В вашей стране социализм не найдет много последователей и поклонников. В ближайшие пол столетия ваша задача — превратить свою империю в парламентарное государство, создать профессиональное движение, построить немного школ для ваших крестьян. В вашей стране всюду грязь, нищета и безграмотность… Когда я служил в Конго на рудниках, я с грустью думал, что негры ведь, в сущности, почти такие же люди, как мы. Я даже думаю, что среди них в будущем тоже возможны отдельные социалисты… Да, когда-нибудь… — мечтательно говорил Ремо. — Года два назад мне предлагали поехать в Китай. Мой брат служит там на голландской фабрике. То, что он мне рассказывал о китайцах, очень похоже на то, что я могу рассказать о неграх, а мы с вами вместе тоже самое видим в местных башкирах: глазные болезни, чесотка, тиф, лихорадка, голод и нищета… Какой же тут может быть социализм!

— Я думаю, что мосье Ремо в чем-то прав. Социализм — это прекрасная мечта человечества! — вставила реплику Дарья Кирилловна.

Баграмов взглянул на неё так, будто вдруг увидал, что у нее на голове не волосы, а парик.

— А как же вы думаете, без социализма и при царе можно избавиться от нищеты и болезней? — спросил он не Дарью Кирилловну, а Ремо.

— О, мосье! От болезней ведь лечите вы! Я думаю — надо больше врачей, следует лучше обрабатывать землю, учить людей грамоте, — не поняв даже, в чем смысл вопроса, ответил Ремо. — Вот тогда уж можно будет распространять учение социализма. Прежде всего необходима цивилизация! — убежденно, доказывал он. — Я даже думаю, что когда в Европе настанет время социализма, то в Конго…

— …по-прежнему будут хозяйничать господа лувены? — перебил Баграмов.