Ноттингем - Лина Винчестер

– Я не святая, Сойер. Я совершаю ошибки и делаю глупости на эмоциях, за что мне очень стыдно.

Усмехнувшись, он качает головой:

– Чушь.

Этот разговор еще сложнее, чем я могла себе представить.

– Хочешь сказать, что тебе виднее, кто я и что я чувствую? – Я прижимаю ладонь к груди. – Почему так сложно поверить в то, что в этой истории Каллум не злодей, а жертва?

– Потому что он кретин.

– А еще он мой первый парень во всех смыслах этого слова. Как у меня не может быть к нему чувств?

Сойер едва заметно отстраняется – это единственная яркая эмоция, которую я получила от него за весь вечер. Негатив и отторжение. Браво, Райли.

Меня так злит, что Сойер прав и видит меня насквозь. Злит, что я незаслуженно вру ему и говорю отвратительные вещи. И еще больше злит, что я абсолютно согласна с ним, но не могу об этом сказать ради него же.

Как там говорила Ви? Списать все на женскую логику и чувства?

– Слушай, я не хочу защищать его, Каллум действительно придурок, но это мои чувства, и я ничего не могу с ними поделать.

– Мхм, чувства, – повторяет он не без сарказма в голосе. – Ты правда любишь его?

– Не знаю, как ответить, это сложный вопрос.

– Хочешь его?

– Брось, – нервно рассмеявшись, я вожу ложкой в креманке, набирая побольше мусса. – Мы хоть и близкие друзья, но я не буду отвечать на этот вопрос. Это слишком личное.

Я съедаю еще одну ложку. Сойер склоняется ближе и упирает руки в кухонную столешницу по обеим сторонам от моей талии. Его потемневший взгляд обездвиживает, и, только когда грудь начинает гореть от нехватки кислорода, я замечаю, что затаила дыхание.

– Ты в курсе, что у любой дружбы есть срок годности, Райлс?

– И на нашей с тобой стоит пометка «дружить и быть рядом до три тысячи двадцать первого года». У нас в запасе еще целая тысяча лет.

Он качает головой:

– Мы больше не можем дружить.

Внутри все падает, будто меня внезапно сбросили с крутого склона.

– Не говори глупостей.

– Потому что я хочу, чтобы ты была со мной. Не как подруга.

Вот так просто. Просто взял и сказал.

Сойер рехнулся – говорить такое без подготовки и нашатырного спирта?! Что мы будем делать, когда я упаду в обморок? Это сон? Шутка? Спор? Пранк?

– Ч-что?

– Господи, мне казалось, это очевидно. – Он закатывает глаза. – Я люблю тебя, тупица.

Креманка выскальзывает из пальцев. Будто на фоне до меня доносится приглушенный звон стекла. Мои ноги в клубничном муссе и сливках, но мне плевать. Сойеру, кажется, тоже.

Фейерверки. Вудсток. Эйфория. Ди Каприо получил «Оскар». Любимый сериал продлили еще на сезон. Коачелла. Знаменитое выступление группы «Queen» на Live Aid. Все это одновременно происходит в моей груди прямо сейчас, пока внешне я остаюсь неподвижной статуей, которая даже не моргает.

Никогда не думала, что эти прекрасные слова от Сойера станут одной из самых ужасных вещей, которые я когда-либо слышала. Почему он сказал это именно сейчас, когда ревнивый и мстительный Каллум шантажирует меня?

– Плохой знак, – говорит Сойер, разглядывая свои перепачканные муссом кроссовки.

Подняв голову, он долго всматривается в мое лицо, а затем издает смешок.

– Черт возьми, скажи уже хоть что-нибудь, Райлс. Драматичная пауза затянулась, не находишь?

И что мне сказать? Что я люблю его с тех самых пор, когда еще даже не понимала, что такое любовь? Что пью его любимую вишневую газировку даже во время диеты, потому что не могу избавиться от мысли, что после нее его губы именно такие на вкус? Что готова отменить любое свидание, если Сойер предложит провести вечер вместе, смотря сериалы? Что я грезила о нем, проиграв тысячи вариантов нашей свадьбы и совместной жизни? Сойер всегда был в моих планах на будущее. Точнее, мои планы строились вокруг него. И теперь, когда он наконец-то говорит мне то, о чем я мечтала годами, я не могу дать никакого ответа.

Нужно поговорить с Каллумом. Я буду умолять его, чтобы отстал от меня и дал гарантию, что не станет жаловаться директору и писать заявление в полицию. И в случае чего остановит своего чокнутого папашу.

Если Сойер не получит стипендию, это не только раздавит его, но и сломает будущее. Его семья ни за что не потянет оплату за учебу и общежитие даже на чертов семестр. Я не могу так рисковать.

– Вы где ходите? – слышу я голос Скарлетт. – Бог ты мой, я сейчас все уберу, стойте где стоите, чтобы не наступить на осколки.

– Не надо, мам, я сам, – отвечает Сойер, беря со стола рулон бумажных полотенец.

– Райли, милая, на тебе лица нет. Не расстраивайся так, все хорошо, это всего лишь креманка.

Сойер отрывает от рулона несколько листов и опускается на корточки, но не для того, чтобы вытереть пол, а чтобы очистить мои джинсы и обувь от мусса.

Почему-то этот жест кажется мне слишком интимным. Невыносимым. Болезненным. Безумно заботливым и нежным. Эмоции переполняют меня, и я боюсь, что мое бешено стучащее сердце действительно не выдержит и вот-вот взорвется.

– Не надо, – мямлю я, коснувшись его плеч, и неловко отхожу в сторону. Под подошвами кед хрустит стекло, а за мной тянутся липкие розовые пятна.

Сойер пристально смотрит на меня, Скарлетт лепечет, что за пару минут расправится с бардаком. А моя мама зовет меня из гостиной, чтобы я показала Хэнку колесо и одну из чирлидерских кричалок.

Глава 17

Этой ночью я плохо спала. Проснувшись за час до будильника, сразу же побежала к корзине с грязным бельем, чтобы проверить, есть ли на джинсах следы клубничного мусса. Они на месте, а значит, что вчерашний вечер не был сном.

Сойер сказал мне три самых главных слова.

Без лишних страхов и раздумий я собираюсь в школу и выхожу раньше времени. Чувство, будто я не ходила в школу не пару дней, а несколько недель.

Оставив машину на парковке, я иду к стадиону и принимаюсь вышагивать туда-обратно вдоль входа в мужскую раздевалку. На улице сегодня прохладно, и я надеюсь, что Каллум не задержится.

Парни из команды «Северных звезд» потихоньку появляются наперевес со спортивными сумками.

– Доброе утро, – здоровается Уилл. – Слышала, что все занятия на сегодня отменили? Поступило сообщение о том, что кто-то планирует повторить «Колумбайн»[21]